Свечка. Том 1 - Валерий Залотуха Страница 32

– Алло, Даша!

– Угу.

Нет, это точно не Даша, это мужик какой-то, голосище, бас, и жует что-то…

– Извините, это 372-…-…?

– Угу.

– Простите, а можно Дашу?

– А Машу не хочешь?

Ошибся номером? Но он же сказал «угу».

– Нет, мне именно Дашу.

– Зачем она тебе?

А-а, я понял, это Дашин папа! Приехал из Сибири погостить, она говорила сегодня, а ты уже забыл. Дашин папа. Играл в хоккей за «Сибирь», теперь в профсоюзах работает. Проснулся. Голосище – сибиряк!

– Простите, вы Дашин папа?

– Папа, угу.

Обедает, наверное.

Смех, звонкий детский смех! Даша! Я узнаю ее голос среди миллиона других голосов.

– Это Женя Золоторотов, Дашин… близкий друг, дело в том, что она мне сюда звонила, а я…

– Слушай, ты, близкий друг, шел бы ты знаешь куда?

И снова смех, детский, заливистый. Дашин?

Гудки… Я не понял, я ничего не понял… Одно из двух: или Дашин папа – грубиян, этакий сибирский Собакевич, или… – А почему, кстати, сразу – грубиян, ты сначала думай, а потом говори! – Что? – То! «Близкий друг». Думаешь, приятно родному отцу такое про свою дочь слышать? Это же намек на интимную близость! – Какая интимная близость? Ни на что я не намекал! И что я мог сказать? Жених? Любовник? Ведь это все не так! И вообще, откуда ты взял, что это был ее отец? – А кто? – А никто, я вообще не туда попал! Ошибся номером, понимаешь? – Но он же сказал «угу»? – Сказал. Чтобы покуражиться. Хам! Пьяный хам! Сидит пьяный за грязным столом в майке и трусах, на столе водка и пиво, кильки в томате, окурки, грязь, вонища, скукотища, и вдруг – звонок… Как тут не покуражиться? Бесплатное развлечение… – А голос? – Что – голос? – Дашин… – Не трогай Дашу! Даша здесь ни при чем! Голос – детский, у всех детей детские голоса. Ребенок этого хама, несчастное дитя пьяного разврата, а мать, она же сожительница, пьяная тоже, лежит на железной кровати, вырубилась, спит. Так и вижу эту картину, так и вижу! Может, еще раз Дашин номер набрать… Чтобы снова не туда попасть? Нет уж, не надо! И вообще, в какой стране мы живем, что происходит со связью? Каменный век, Абсурдистан! Так можно человеку всю его личную жизнь переломать! Не мне, конечно, ее мне никакая связь не переломает, я не мальчик какой-нибудь, а взрослый мужчина, я сам вам могу такое выдать и завернуть, что у вас уши завянут! В письменном виде причем!

Докладная записка

Докладываю: я не помню, как я провел пятое (5) апреля СЕГО года. (Потому что у меня память так устроена. [А еще потому, что я не мальчик и не собираюсь ни перед кем оправдываться.] {И вообще, я не тот, за кого вы меня принимаете. })

Вот так! Чтобы материал лучше усвоили! Скобки круглые, скобки квадратные, скобки фигурные. Мысль, а в ней еще мысль, а в ней еще! В море – ларец, в ларце – утка, в утке – яйцо… («А на яйце написано: “Смерть Кащею Бессмертному!”» – Алиска придумала, очень остроумно, молодец!) А число, а подпись? Значит, вчера у нас был День милиции, десятое ноября, сегодня, значит, одиннадцатое, одиннадцатого, значит, одиннадцатого девяносто седьмого года: 11.XI.97 г. А теперь подпись! Подпись свою я сочинил в детстве, когда мечтал иметь строгий темно-синий костюм и золотые часы на руке, и она получилась очень необычная… Гера увидел и прокомментировал: «Так расписывается директор лесопилки, выписывая погорельцам кубометр теса». Да я и сам знаю: чем меньше, мельче человек, тем претенциознее у него подпись. Уже в зрелом возрасте я пытался ее переделать, упростить, но без малейшего успеха. Видимо, вошла в привычку, а, как говорят, привычка – вторая натура. – Ладно, расписывайся. – Ладно, расписываюсь… Расписываюсь и не вижу, точнее, вижу его, когда он уже сюда вошел, – стоит и смотрит на меня, а я все веду себя так, как будто он только сюда входит и не видит, чем я тут занимаюсь, и я торопливо сминаю лист в кулаке и незаметно бросаю его в урну, – я думаю, что незаметно, хотя уже и не думаю, это невозможно уже думать, потому что он стоит и смотрит, а я сминаю лист и бросаю его в урну… Я его ненавижу, этого Неписигина, и нисколько не скрываю своих чувств! Я смотрю на него, и он смотрит на меня. Он смотрит на меня укоризненно и насмешливо, вот точно с таким же взглядом он сказал про курьера Ваню: «Стучит», а сам-то… Но сейчас он ничего не говорит. Нечего сказать? Нечего сказать…

– Вы бы лучше съели, – говорит он мне и прибавляет: – Это было бы надежнее…

Это шутка, понимаю, и я, понимаю, должен улыбаться? Не буду я улыбаться!

Он подходит к урне, наклоняется, извлекает из нее мой несчастный листок, разворачивает и читает. Долго читает, внимательно читает, сосредоточенно читает. Да улыбнись же, это же шутка, понимаешь, шутка!

– А это мы подошьем к вашему «Делу», – говорит он, а сам складывает мой несчастный листок и прячет его в карман.

Ну подшивайте, что же вы? Подшивайте! А-а… Да знаю я, нет у вас никакого моего «Дела»! А когда спрашиваю, в чем меня обвиняют, уходите от ответа. Не знаете? Не хотите сказать? Боитесь? Вы боитесь! Сокрушилина боитесь! Потому что у него и «Hummer», и мобильник, и пистолет под мышкой! Потому что он без пяти минут Генпрокурор, а может, уже и сейчас Генпрокурор, а вы вообще неизвестно кто! «Пятое апреля сего года»! Оно вам нужно, это пятое апреля сего года? Сокрушилин сказал: «Пятое апреля сего года», и вы повторяете: «Пятое апреля сего года». А если бы он сказал не пятое, а двадцать пятое? Ноября! И вы бы повторяли: «Двадцать пятое ноября». Как попка! Повторяете, как попка! В то время, когда в стране – разгул преступности, когда на улицах гремят выстрелы и взрывы, вы повторяете, как попка!

– К сожалению, мы вынуждены вас задержать на срок до трех суток, – говорит он, как-то криво улыбнувшись, и уходит. И всё…

Но ты слышишь, старик, – до трех суток! А что это значит? Это значит то, что я решил для себя сразу, как только все это началось, точнее, не сразу, а когда проснулся среди ночи в КПЗ, это значит – три дня и три ночи! За други своя. Но откуда же это? Не помню. Ну вот и всё… Нет, не всё, далеко не всё, совершенно не всё! Как-то жалко улыбнувшись, он подошел ко мне и вдруг протянул узкую ладонь. И, ничтоже сумняшеся, мгновенно забыв о твердом решении никогда и ни при каких обстоятельствах не подавать ему руки, я подал и пожал! Но почему, почему, Золоторотов, всю свою жизнь ты делаешь то, что не хочешь, и не делаешь того, что хочешь? Говоришь, когда надо молчать, и молчишь, когда надо говорить? И всем, абсолютно всем пожимаешь руку – почему?!