О героях и могилах - Эрнесто Сабато Страница 32

– Значит, вы приятель Дручи.

И, видя его недоумевающее лицо, рассмеялась и заметила, словно бы приняв это за шутку: «Ну да, конечно, конечно», – меж тем как Мартин с удивлением и тревогой говорил себе: «Алехандра, Алехандруча, Друча», – что ему нисколько не мешало, а, напротив, даже помогало производить тем временем опись этого крупного, дебелого господина: костюм из темного в светлую полоску кашемира, синий с красными точечками галстук, шелковая сорочка, золотые запонки, на галстуке булавка с жемчужиной, шелковый платочек, торчащий из нагрудного кармашка с эмблемой Ротари-клуба. Голова изрядно плешивая, но остатки волос тщательно расчесаны и приглажены. От него пахло одеколоном, и казалось, побрился он за одну десятую долю секунды до появления Мартина в его кабинете. И вот Мартин с ужасом услышал, что он, откидываясь на спинку кресла и готовясь выслушать Важное Предложение Мартина, сказал:

– Слушаю вас.

Им овладело странное желание очернить себя, унизить, сразу же признаться в своем позорном житейском ничтожестве и даже в своей глупой наивности (разве он не звал Алехандру Дручей?), и у него едва не вырвалась фраза: «Я пришел положить на счет двадцать рублей». Но ему удалось обуздать эту дикую прихоть, и он с огромным трудом, будто в бреду, объяснил, что он, мол, остался без работы и ему почему-то показалось, что, возможно, в «ИМПРА» найдется для него какая-нибудь работенка. Пока он говорил, сеньор Молинари все сильнее хмурил брови, и от первоначальной его профессиональной улыбки не осталось ровным счетом ничего к моменту, когда он спросил, где Мартин работал прежде.

– В типографии Лопеса.

– Кем?

– Корректором.

– Сколько часов в день?

Мартин вспомнил наставление Алехандры и, краснея, признался, что определенных часов у него не было, а он брал корректуру на дом. Тут сеньор Молинари еще сильнее нахмурился, прислушиваясь в то же время к селектору.

– И почему же вы лишились этой работы?

На что Мартин ответил, что в типографии бывают разные периоды – то больше работы, то меньше, и в последнем случае увольняют внештатных корректоров.

– Стало быть, когда работы прибавится, вас, возможно, возьмут обратно?

Мартин опять покраснел, подумав, что этот человек слишком проницателен и что новый вопрос задан с целью выудить у него всю правду, которая, понятное дело, была убийственной.

– Нет, сеньор Молинари, думаю, что не возьмут.

– Причины? – спросил тот, барабаня пальцами по столу.

Возможно, я был несколько рассеян и… Молинари молча смотрел на него испытующе жестким взглядом. Опустив глаза и как бы неожиданно для себя самого, Мартин вдруг услышал свой голос: «Мне необходима работа, сеньор, у меня тяжелое положение, серьезные денежные затруднения», а когда поднял глаза, ему почудился во взгляде Молинари иронический блеск.

– Весьма сожалею, сеньор дель Кастильо, но я не смогу быть вам полезен. Во-первых, потому, что работа у нас сильно отличается от той, которую вы выполняли в типографии. Но, кроме того, есть еще одно веское обстоятельство: вы – друг Алехандры, и это создает для меня весьма деликатную проблему. Мы предпочитаем, чтобы в наши отношения со служащими не примешивались личные моменты. Не знаю, понимаете ли вы меня.

– О да, сеньор, вполне понимаю, – сказал

Мартин, вставая.

Возможно, Молинари усмотрел в его манере держаться нечто такое, что ему не понравилось.

– И все же, когда вы будете постарше… Сколько вам лет? Двадцать?

– Девятнадцать, сеньор.

– Когда вы будете постарше, вы признаете, что я прав. И даже будете мне благодарны. Заметьте: я бы оказал вам плохую услугу, дав вам работу только ради приятельских отношений, особенно если учесть, что вскоре – как это легко предположить – у нас возникли бы осложнения.

Он прочитал принесенный ему Документ, пробормотал какие-то замечания и продолжил:

– Это привело бы к неприятным последствиям для вас, для нашего учреждения, для самой Алехандры. Кроме того, мне кажется, вы слишком горды, чтобы получить работу только благодаря приятельским связям. Разве не так? Ведь если бы я дал вам работу исключительно из добрых чувств к Алехандре, вы бы не согласились. Разве не так?

– Именно так, сеньор.

– Разумеется. И в результате мы все проиграли бы: вы, наше учреждение, дружба – все. Мой девиз – не смешивать чувства с цифрами.

В эту минуту вошел человек с Бумагами, но, взглянув на Мартина, остановился словно бы в нерешительности. Мартин все стоял, Молинари, однако, взяв Бумаги и не поднимая от них глаз, попросил его не уходить, сесть, так как он, мол, еще не кончил беседу. И пока он просматривал эту докладную или что там было, Мартин, до крайности изнервничавшийся, униженный, сконфуженный, пытался понять смысл происходящего: с какой стати Молинари его удерживает, почему тратит время на такого незначительного, как он, человека. В довершение всего Механизм учреждения будто внезапно сошел с ума: зазвонили все стоявшие на столе телефоны, заговорил селектор, то и дело входила и выходила крашеная секретарша, приносила на подпись Бумаги. Когда по селектору было сказано, что сеньор Вильсон желает знать, как обстоит дело с Центральным Банком, Мартину подумалось, что сам он теперь в глазах окружающих, наверно, уменьшился до размеров крохотной букашки. Затем, после какого-то замечания секретарши, Молинари с неожиданным жаром почти выкрикнул:

– Пусть подождет!

И в тот момент, когда она прикрывала за собой дверь, прибавил:

– И пусть никто меня не беспокоит, пока не позову! Ясно?

Наступила внезапная тишина: все служащие словно испарились, телефоны перестали звонить, и сеньор Молинари, раздраженный, недовольный, на минуту задумался, барабаня пальцами по столу. Наконец, озабоченно взглянув на Мартина, спросил:

– Где вы познакомились с Алехандрой?

– У одного приятеля, – соврал Мартин, краснея, потому что никогда не лгал; но он понимал, что если скажет правду, то совсем опозорится.

Молинари испытующе смотрел на него.

– Вы с ней очень дружны?

– Не знаю… то есть…

Молинари поднял правую руку, словно показывая, что подробности его не интересуют. Немного погодя, все так же внимательно разглядывая Мартина, прибавил:

– Вы, нынешняя молодежь, считаете нас реакционерами. Однако – и это наверняка вас удивит – я в свои лучшие годы был социалистом.

В этот момент из боковой двери появилась Важная Персона.

Молинари сказал:

– Заходите, заходите.

Господин зашел, положил ладонь на плечо Молинари и что-то зашептал ему на ухо, а Молинари, соглашаясь, кивал головой.

– Хорошо, хорошо, – проговорил он, – пусть так, пусть делают что хотят. – И затем с улыбкой, в которой Мартину почудилась скрытая насмешка, прибавил, указывая на него еле заметным движением руки: – Этот юноша – друг Алехандры.