Дети солнца - Светлана Шишкова-Шипунова Страница 32

Перед отъездом мама купила Саше одёжку поприличнее, сама его подстригла, искупала и нарядила во все новое. Аллочка напекла им в дорогу пирожков, сварила курицу, яиц. На дорожку всплакнули обе.

— Как я без тебя управлюсь с Аринкой?

— Теперь управишься. А там тоже – Женечка, Родик маленький, папа – как они без меня? Надо ехать.

И поехали они с Сашей поездом через всю страну. Ехали долго, неделю до Москвы, там пересадка, да оттуда сутки. Саша в поезде привык, был, как дома, бегал по всему вагону, ходил в гости в соседние купе, где его угощали купленными на станциях орехами и ягодами. Днём разрешалось ему лежать на верхней полке и глазеть оттуда в окно, а вечерами мама читала ему купленную в дорогу книжку — «Русские народные сказки». За время пути они каждую сказку прочитали по два–три раза, и некоторые Саша запомнил почти наизусть.

— Вообще, мне с ним хорошо было ехать, не скучно! – закончила мама свой рассказ.

— Да уж, с ним не соскучишься, — сказали мы.

Папу больше интересовал практический вопрос.

— Так тебе эта мамаша адрес родителей дала?

— Дала. Письмо не написала, говнюшка такая, а адрес дала. Может, говорит, вы сами им напишите.

— Так ты ж возьми и напиши сразу, не тяни, — гнул своё папа.

— Успеется, — сказала мама. – Пусть ребёнок отдохнёт с дороги, поживёт в нормальных условиях.

— А вдруг они вообще не захотят его взять? – спросила Женя.

— Не возьмут и не надо. Будет у нас жить. Усыновим.

Только после этих слов поняли мы, наконец, что она на самом деле задумала. Надо было знать нашу маму, чтобы не удивиться такому её заявлению. Усыновит запросто! И нас не спросит.

Тут пора, пожалуй, рассказать предысторию описываемых событий.

Начать придётся издалека. Со своего собственного рождения. Я была у родителей первым ребёнком. Имя мне придумала бабушка, которая где‑то услышала, что так зовут дочку Сталина. Мои мама, незамужняя тётя и бабушка (особенно бабушка) меня обожали, но вот папа… Папа, оказывается, хотел сына. Мне было всего три месяца, когда мама снова забеременела. По рассказам бабушки, мама не хотела так быстро рожать второго ребёнка и даже отправилась было в больницу, чтобы сделать аборт, но тут вмешалась одна мамина подруга, убедила её этого не делать, чуть ли не с больничной койки стащила и за руку домой привела. «А вдруг там мальчик?» – говорила эта подруга. Мама послушалась и оставила ребёнка, из‑за этого у неё пропало грудное молоко, и меня пришлось вскармливать искусственно, чего бабушка никогда потом не могла простить ни маме с папой, ни моей сестрёнке. В детстве я часто болела, и бабушка каждый раз пеняла маме:

— Вот видишь, а все потому, что она искусственница!

Сестру назвали Неллей в честь той самой маминой подруги, которой она обязана была своим рождением. К Нелле бабушка относилась прохладно, считая, что я, её любимая первая «унучечка», обделена из‑за неё вниманием родителей. Сама она жалела и любила меня изо всех сил до самой своей смерти.

После второй неудачной попытки мама целых пять лет не решалась больше рожать. А когда рискнула (это случилось уже после нашего переезда в Краснодар), горячо убеждала папу, бабушку и нас с сестрой, что уж на этот раз точно будет мальчик. Кто‑то ей, якобы, нагадал.

От тех событий остались у меня довольно смутные воспоминания. Нам с Неллей шесть и пять лет, мама лежит на диване, а мы стоим на коленках на полу и поочерёдно прикладываемся ухом к её большому животу.

— Слышите? – спрашивает мама. –Это ваш братик.

Когда «братика», оказавшегося на самом деле девочкой, принесли из роддома, мы с трудом смогли её разглядеть, такая она была крошечная. Видимо, из‑за того, что мама сильно переживала, девочка родилась раньше срока, семимесячной, и весила всего кило восемьсот. Врачи вообще сказали маме, что она не выживет. Два месяца её держали в каком‑то пуху, и она не только выжила, но росла потом таким крепышом, какими мы с Неллей сроду не бывали.

С её появлением в доме связана была одна не самая приятная для нас процедура – мама заставляла нас пить сцеженное в гранёный стакан грудное молоко. Молока у неё было в тот раз много, в какой‑то момент она даже кормила им не только нашу Аллочку, но ещё и свою племянницу Ирочку, которая родилась на три месяца раньше и которую мамина сестра тётя Инна привозила летом из Тбилиси к нам на показ. Мама прикладывала их к груди поочерёдно, они наедались и отваливались, тогда наступала наша очередь. Мама сцеживала молоко тонкими голубоватыми струйками в стакан, накрывала его марлей и звала через раскрытое во двор окно нас с Неллей. Мы не хотели пить это молоко, оно казалось нам слишком тёплым, сладким и приторным.

— Пейте, я кому сказала! – приказывала нам мама. – Это вам не магазинное!

Мы морщились и пили.

Папу я запомнила в тот день (1 марта 1957 года), когда родилась наша третья сестричка, сидящим за столом посреди комнаты, спина его была согнута, голова опущена на руки. То ли он выпил, то ли спал, то ли просто молча страдал, но что‑то такое с ним происходило. Бабушка, дежурившая у роддома весь день и заглядывавшая там в окна в надежде увидеть или услышать, как мама будет рожать, первой узнала, что девочка. Она поехала домой и довольно скорбно сообщила об этом папе, только что пришедшему со смены и как раз собиравшемуся идти проведывать маму. Узнав про девочку, папа передумал идти в роддом и сказал бабушке, что и вообще туда не пойдёт, пусть она, если хочет, сама свою внучку забирает, а ему она не нужна! И не пошёл. Зарегистрировали девочку тоже не сразу, а только месяца через полтора, и все это время не было у неё никакого имени, говорили просто «малая».

— Будем сегодня малую купать?

— Слышишь, малая кричит, пойди покачай!

Об имени шли в доме какие‑то споры, помню, фигурировали Шура и Люба, но кончилось тем, что папа записал её Аллой – в честь киноактрисы Аллы Ларионовой, которая ему в тот период очень нравилась.

— Значит, дедушка Женя мою маму не любил? – надувает губки Арина, и, кажется, вот–вот заплачет.

— Ещё как любил!

Аллочке (она же Алёнка, она же Котёнка, прозванная так папой за любовь к найденному на улице котёнку, она же до сих пор Котя) – года три, она у нас настоящая акробатка, папа устраивает с ней целые представления на берегу моря: подбрасывает её и ловит, она делает мостик, а он поддерживает её под спинку, он ложится на песок, вытягивает вверх руки, и она делает на них стойку вверх ногами, только косички болтаются. Он называет её «моя любимица», учит плавать и обещает: «Котёнка наша точно пловчихой будет!».

После Аллочки проходит ещё несколько лет, и мы с Неллей уже совсем большие, нам 12 и 11, а Котя идёт в школу, и вдруг…

Однажды (должно быть, это была осень 1962 года) я сижу за круглым столом посередине комнаты и, откинув жёлтую бархатную скатерть, делаю уроки. Бабушка сидит позади меня, прислонясь к тёплой печке (она всегда там сидит – спину греет) и разговаривает как бы сама с собой, но с явным намерением вовлечь в разговор и меня.