Убойная реприза - Виктор Коклюшкин Страница 32

В памяти свежа еще была история, что случилась в Пензенской губернии. Некий проповедник завлек под землю женщин, и некоторых с детьми, ждать конца света. Сам не полез, а те, бедолаги, запаслись продуктами, свечами и ждали, на потеху и сострадание миллионов телезрителей. И дождались – весны, когда талые воды вымыли их из подземных нор. Не всех – одна ожидающая осталась там навеки.

– Ну что ж, вроде все логично, – одобрил режиссер, – актуально… но я не вижу, как это можно воплотить.

– Икс Игрекович, а у вас дача есть? – спросил я.

– Дача?.. – приостановился в размышлениях режиссер. – Как же без дачи? Нам без дачи нельзя! Гоголь в 21 год со страхом думал, что может прожить жизнь, не явив себя миру, а мы с пеленок – о даче! Недавно перечитывал… проглядывал «Войну и мир»… хотел убедиться в гениальности…

– Убедились? – съехидничал я, тут же осознав неуместность – не столь часто люди говорят искренне.

– И прочитал там, на что прежде не обращал внимания: Балконский… Андрей, говорит, что за минуту славы… кажется, так, извините, дословно не помню, что за прилюдную славу готов отдать все… жизнь, семью. Вот и я подкрадывался, подкрадывался к славе и получил кукиш с маслом!

– Но все-таки с маслом! – опять не удержался я.

– Госпремия – это кукиш? – напомнил Эдик, пытаясь вдуть оптимизм в зароптавшего режиссера. – Успешные зарубежные гастроли, когда за границу…

– Только шпионов выпускали, – опять подъелдыкнул я и опять почувствовал, что не к месту.

– Для кого-то это, возможно, успех…

– Я же помню, – продолжал вдувать Эдик, – на твои спектакли нельзя было достать билет! Что на тебя нашло?! Ты уже в истории российского театра. И можешь спать спокойно!

– Вечным сном, – сорвалось у меня с языка. – Да что мы все о грустном?! – поспешил я исправить положение. – Посмотрите, какая великолепная погода! Солнце! На небе ни облачка!

– Приятно, конечно, сидеть на даче, смотреть в голубое небо, поедать сочную малину… – согласился Икс Игрекович, – приятно, комфортно, но по большому счету, какая разница, где чувствовать себя дерьмом!

Я понял, что пора конкретизировать нашу социально-культуро-психиатрическую деятельность.

– Итак, по сценарию для выполнения нужны три актера: два четких, дисциплинированных, и один как бы такой… да не сыграть ли вам самому, Икс Игрекович? – осенило меня. И я тут же утвердился в своем осенении: – Авторитетно, ненавязчиво и вот в таком упадническом стиле – очень достоверно может получиться.

– А что? – приподнял брови Эдик. – Возможно. И неожиданно…

– И Эдику не нужно будет тратиться на лишнего человечка.

– Ну что ты, разве я об этом?! Икс – это солидно! Это!.. если он как бы предсказатель.

– Нет, – засомневался я, – подумают: крыша поехала к старости. С возрастом у многих едет: кто поэтом себя чувствует, кто – экстрасенсом…

– А если ты? – спросил Эдик. – Ты помоложе.

– Подумают – шутю. Я что ни скажу – думают: шутка. Помирать буду, попрошу стакан воды – засмеются… так и умру, мучимый жаждой.

– Тогда кто же? – задумался Эдик.

– Снегирев, – не удержался я. – С гармошкой. И с бутылкой.

Словно услышав про бутылку, жена Эдика оставила цветы бабочкам и шмелям и восшествовала на террасу.

– А почему ж вы малину не едите?

– А что, если?.. – Я посмотрел на Эдика. А потом – на режиссера.

– Нет! – сразу понял Эдик. – Нет, нет… зачем ей это?!

– А я думаю… – стал оглядывать дородную властную даму Икс Игрекович. – А я думаю, что… очень даже, очень может быть.

– Что может быть? – насторожилась Людмила Георгиевна. – Вы тут о чем?

Мы затихли, каждый в отдельности обдумывая и оценивая.

– Да! – уверенно сказал я.

– Нет! – испуганно сказал Эдик.

– Лучше не найти, – подвел итог Икс Игрекович.

Людмила была талантливей Эдика, масштабней по духу. Но, бросив актерство, стала надменной, нудной. Бравировала грубым словцом. А когда-то…

Когда-то цвела! Не как роза, не как анютины глазки – как подсолнух! Большая, яркая! Солнечная вся какая-то! Пообтеревшись в Москве, закончив ГИТИС, поиграв в театре, стала похожа на лилию – красивый цветок, но бледный… Получила даже какую-то, не помню какую, премию. А потом, будто кто сорвал цветок, и… стала она похожа на ананас – крутобокая, и прическа какая-то такая… антенная. Потому что, если родился артистом – играй, летчиком – летай, лекарем – лечи, юмористом – молчи… А если вором – старайся воровать хотя бы у тех, у кого в избытке.

– Люда, присядьте-ка с нами, – предложил Икс Игрекович, с ходу из тихого гостя превращаясь в непререкаемого командира.

Людмила, примериваясь, села. Впечатление было, что за столом сидело трое, а сейчас – сто.

– Ну? – снисходительно сказала.

– Вот какое дело, – закинул удочку Икс Игрекович, – не испытываете ли вы желания ненадолго вернуться к своей профессии?

– Не испытываю, – отсекла хозяйка.

– Я имею в виду не театр, и даже не кинематограф, а…

– Екимову жену разыграть, я тебе говорил, помнишь? – перепрыгнул от «а» к «я» Эдик. – Бабу его пугануть, а то она вообще…

Глаза у Людмилы загорелись, но не актерским огнем страстно-поглощающим, а хищническим, прицельно-безжалостным.

«Она ее сожрет с потрохами!» – понял я.

– Ну и что я должна – соблазнить ее мужа?

– Боже упаси! – воскликнул я, опередив в испуге Эдика.

– Делать то, что вот Виктор Михайлович написал.

– Да? – Она посмотрела на меня, словно прикидывая: убить сейчас или помиловать?

Из открытых дверей дома царственно вышел рыжий кот, потерся о ножку стола и… впрыгнул мне на колени. В глазах Людмилы мелькнула растерянность и оскорбленность. Она, прищурившись, вгляделась в меня, как некоторые покупательницы смотрят в супермакете на маркировку продукта, кот тем временем улегся поудобнее и заурчал.

– Ну, ладно, – сказала Людмила Икс Игрековичу тоном отличницы, получившей четверку.

Поведение кота она, поразмыслив, не посчитала предательством – коли ему так захотелось. То же было в 80-м году в Магадане у Козина. Переполох! Все ищут кота, возгласы: «Он, наверное, выскочил на лестницу!», «Он может потеряться – он же ни к кому не подходит!» Побежали по лестнице вниз, наверх… Я говорю: «А вот какая-то кошка… у меня». Я сидел за столом, тяжелая скатерть низко свисала, и кота не было видно. Обиделся Вадим Алексеевич, но рассудил: раз его любимый кот (а всего – четыре) так пожелал, значит, это не предательство, а – прихоть.

И Людмила решила, видимо, что мои колени всего лишь удобная полочка для ее любимца. И успокоилась.