Хадасса - Мириам Бодуэн Страница 32

Вскоре после шести в квартале Кот-Сен-Люк, на синем ковре холла я поприветствовала и похвалила некоторых своих учениц: одетые, как принцессы, они играли на четвереньках. Я искала Хадассу, но не нашла ее ни в вестибюле, ни на глубоких лестницах, ведших в полуподвал, где я повстречала Нехаму. «Ты пришла, мадам! Ты красивая, хочешь увидеть Ривку?» Ее расположение покорило меня, и я пошла за девочкой по длинным коридорам под пристальными взглядами женщин. В ярко освещенной комнате я увидела своих коллег и Ривку, позировавшую в окружении пожилых дам. Королева кашляла, вскакивала, чихала, садилась опять, улыбалась снова и снова, и на той же сцене, затянутой парчовой тканью, гости, одна группа за другой, выполняли указания фотографа. Когда пришла очередь гоев, мы поднялись на сцену, следя за тем, чтобы, окружив невесту, не дотронуться до нее. Стоя позади Ривки, я почувствовала, как мое колено коснулось ее вуали, и вдохнула аромат волос новобрачной. Взгляды были прикованы к нам, и у меня возникло ощущение, что гости осуждают одежды гоев, да и само наше присутствие, и мгновение съемки показалось мне вечностью. Наша секретарша, должно быть измученная голодом, усталостью и загадкой предстоящей ночи, выглядела бледной и скованной. Она поблагодарила нас за то, что пришли, и повела туда, где угощали аперитивом. Молодые люди, мужья, вдовцы уже толпились в саду вокруг хупы, под которой соединятся жених и невеста.

— Ты любишь фотографии? — спросила меня Нехама, смакуя колу.

И рядом с нею, сбоку, я вдруг увидела моего ангела в сером платье с ожерельем из искусственных топазов, ровненько висящих вокруг воротничка. Увидела маленькие белые щиколотки и неизменные лаковые туфельки.

— Да, очень люблю, — ответила я рассеянно.

Хадасса болтала с изящной женщиной, склонившей к ней свою хрупкую фигурку, чтобы лучше слышать истории малышки. Узкая черная юбка ниже колен, укороченный жакет, а под ним — блестящий воротник изумрудного цвета. Увидев ее глаза, я узнала их, такие огромные, незабываемые, но не смогла вспомнить, почему они были мне так знакомы. Долго рассматривая ее, я позавидовала красоте женщины, так ярко проявившейся на фоне бирюзового с черным платка, покрывавшего ее волосы.

— Пойдем, мадам, — вмешалась Малка, понимавшая, в чем дело. — Теперь надо выйти отсюда.

Я послушно пошла за ней.

Раввин только что закончил молитву освящения, и верующие стояли, благоговейно склонив головы. Малка, пробираясь между женщинами, знаком позвала меня за собой. Нам передали свечи, и мы держали их, стоя рядом, напротив навеса, образующего бархатный прямоугольник на четырех кольях с резьбой. Под шепот женщин и молитвы мужчин в блестящих лапсердаках появился жених под руку с отцом. На голове его уже не было шляпы, полученной в день бар мицва, он впервые надел штраймл, меховую шапку, которая была вручена ему накануне. Начиная с этого торжества он, как все мужья, будет надевать ее по субботам в честь шабата и каждый праздничный день. После того как они заняли свое место около раввина, пришла очередь Ривки. Толпа повернулась к бальному залу, и невеста, которую поддерживали и вели мать и свекровь, точно вслепую, пошла вперед. Было видно, как нерешительно она шагает, как цепляется за руки женщин, как шествуют за нею подружки, держась каждая за краешек ее платья. Привстав на цыпочки, я наблюдала за всем тем, что могла увидеть, и прежде всего за Ривкой, занявшей место рядом со своим нареченным. Раввин с длинной седой бородой подошел и приподнял ее вуаль — символический жест, напоминающий о тех временах, когда муж впервые видел свою будущую супругу на свадьбе. Опустив вуаль, раввин приступил к чтению ктубы, договора, предусматривающего уважение супругом физической, нравственной, общественной жизни жены, а также неотчуждаемость ее собственности. Закончив чтение, раввин во второй раз приподнял вуаль, после чего муж поставил свою подпись и протянул перо Ривке, чтобы она написала свое имя, а затем фамилию супруга — Цинкович. Наконец Ривка Цинкович нервно протянула ему руку, слушая слова, официально закрепляющие договор: «Видишь, ты мне вручена по Закону Моисея и Израиля».

Брак был узаконен. Толпа стала разбрасывать хлебные зерна, желая плодовитости, и семь благословений были пропеты хазаном. Под звездой Давида, вышитой на навесе, раввин преподнес сначала мужчине, а затем его молодой жене чашу вина, вознося благодарственную молитву: «Возрадуйся, да, возрадуйся этой паре, которая объята любовью, как Ты радовался Твоему первому созданию, когда-то в саду Эдема. Будь благословен, Господь наш, Царь вселенной, сотворивший радость и блаженство, супруга и супругу, веселье и ликование…» Вокруг меня женщины заливались обильными слезами из уважения к трогательному свадебному обычаю, в соответствии с которым гости должны быть готовы смеяться или рыдать. Наблюдая за Хадассой, стоявшей в нескольких метрах рядом с миссис Горовиц и сосавшей большой палец, я подскочила, когда чаша разбилась на тысячу кусочков, ударившись о цемент. Чтобы народ Израиля никогда не забывал о разрушении Второго Храма, новобрачный разбил ее у своих ног. И когда осколки стекла разлетелись, Ривка в сопровождении подруг невесты семь раз обошла новобрачного, что метафорически означало время ожидания между обручением и свадебной ночью. И прежде чем король и королева покинули нас перед своим ужином наедине, с обеих сторон навеса раздались Мазлтов. Женщины расцеловались, обнялись, мужчины сделали то же самое между собой. Среди свечей, праздничных одежд, шапочек, вуалей и драгоценностей я увидела Ривку, которая шла об руку со своим молодым мужем сквозь толпу.

Величественный бальный зал, арендованный матерью новобрачной, украшали резные панели из цельного дерева, хрустальные люстры, широкая ширма разделяла мужчин и женщин. Я сидела у выхода среди гоев, которые пили пенящиеся соки. Отлучившись на минуту от своего стола, Хадасса подошла к нам, держа на руках свою новорожденную сестричку Хану-Лею. Она обратилась ко мне, ко мне одной: «Видишь мою малышку? Ей шесть месяцев». У Хадассы появились материнские жесты, ей удалось приосаниться так, чтобы удержать младшую сестренку на бедре. Тыльной стороной ладони девочка вытерла слюнки на подбородке ребенка, сказав при этом: «Это учительница французского, ты ее знаешь?» Затем Хадасса шепнула на ухо малышке несколько слов, прерванных женщиной с бирюзовым воротником, пришедшей за Ханой-Леей.

— Это твоя тетя, Хадасса?

— Нет, моя кузина. Ее зовут Двора. Она сестра Ривки, новобрачной. А тебе нравятся такие свадьбы? — поинтересовалась она.

Да. До безумия. Я наслаждалась близостью к общине, не для всех доступной. И уже подсчитала на пальцах дни, которые удалят меня от нее и от класса с сиреневыми стенами. Предстоящее расставание надвигалось, подавляло, отравляя иногда мои вечера на улице Фуллум. Я узнала очень много, но недостаточно. Началась очень быстрая перемена блюд, за вазами с фруктами последовали рыба, цыпленок, плетеный хлеб, сладкий мусс, и в это время разговоры моих коллег коснулись учениц, планов занятий в классе, отчетов, близкого окончания учебного года и ухода Ривки. К счастью, с другой стороны ширмы вскоре послышался голос распорядителя свадьбы, направившегося к синтезатору, и после нескольких аккордов он объявил танец. Оживившись, женщины освободили площадку, в сторону отодвинули столы и стулья. Работники кухни, по пятам которых следовали дети, установили стойку с пирожными, горками шоколада, тарелками с венскими сладостями, принесли кофе и чай. Возбуждение, восторги и шум голосов увенчались появлением Ривки, которой мы долго аплодировали. Ее мать гордо вышла навстречу дочери, повела ее в центр площадки, где лицом к лицу, раскинув руки, не двигая бедрами, на согнутых коленях они открыли танцевальный вечер. И тут же образовался широкий круг вблизи танцующих, вскоре он поплыл влево, затем вправо, потом снова влево. Когда Хадасса доела свое мороженое, она вошла в круг детей и стала танцевать, подражая женщинам. Я видела, как она смеется, ее смех звенел над топазовым ожерельем и топотом каблуков, сотрясавших большой бант из серого льна. Легкая и неуклюжая Дасси на мгновение покинула круг и подошла ко мне: