В поисках утраченных предков - Дмитрий Каралис Страница 32

Он услышал, как под окном зашипела вода, и выглянул. Анатолия, держа в приподнятой руке дымящую сигарету, пыталась другой поливать из шланга пол террасы и одновременно подкрутить кран на трубе. Попытка удалась, но струя воды снесла пустое пластиковое ведро с надгробных камней, прислоненных к стенке флигеля — их никак не могли забрать археологи, — и окатила разложенные на могильных плитах половики. Анатолия заворчала, сунула намокшую сигарету в рот, вернула отпрыгнувшее ведро на мраморный постамент, сделала ему внушительный знак рукой — «стоять!» и закрепила шипящий конец шланга на багажнике велосипеда Лайлы.

На террасу, как на сцену, бильярдным шариком выкатился толстячок Ларс, шведский поэт с детской физиономией, и, держа руки за спиной, стал быстро ходить вдоль ограждения, не замечая луж, радужных брызг и Анатолии. Он смотрел в голубое небо и шевелил губами. Анатолия укоризненно покрутила головой — не бережет человек обувь и светлые брюки, да что с него взять? поэт! — и ушла на кухню. Ларс замер, склонил лысую, со светлым пушком голову, словно разглядывая свое отражение в луже (казалось, его очки соскользнут с носа-пуговки и повиснут на шнурке), и тут невидимый кий пустил его мечущимся треугольником от борта к борту с выпадением в стукнувшую лузу-дверь, из которой он недавно выкатился.

Медведев позавидовал Ларсу — вот как надо творить! — и пошел умываться.

Когда он заканчивал утреннюю разминку, на быстро просохшую террасу спустилась Лайла, и вместо привычного «Хау ар ю?» Медведев услышал короткое сквозь зубы «Монинг». Финская детективщица колюче взглянула на него и укатила на велосипеде.

Он выпил кофе на кухне, послушал рассуждения Анатолии о Ларсе, который долго, очень долго живет в Центре, потому что в Швеции у него есть проблемы, но какие? — никто не знает, выкурил не спеша сигарету и позвонил Насте на работу.

Домой он звонил каждый день. Слал электронные письма и факсы. Елена с глазами цвета недозрелой сливы приветливо улыбалась, когда он вносил в офис очередное послание: «О, мистер Медведев! Как ваши дела?» — и бесшумно подсовывала под дверь его комнаты листы с ответами из России. Настя получала почту через издательство. Русификатора в компьютере Центра не было, и приходилось писать в латинской транскрипции: «U menja wse horosho… Kak u was? Krepko celuju, Sergei».

Настя была его второй женой — о первой он и вспоминать не хотел, она раздражала его своей говорливостью, уверенностью в своей неотразимости и… непонятно, чем еще. Раздражала, и все. История же вышла банальнейшая — не сошлись характерами. Но не в том обтекаемом протокольном смысле, к которому зачастую сводятся человеческие драмы — измены, пьянство, ночные загулы, слежки, неудовлетворенность исполнением супружеских обязанностей или ничтожный, без всяких надежд на возрастание, заработок супруга, а также патологическая лень, запустение в жилище или ночной храп, наконец. Нет, именно так: не сошлись характерами. От первого брака осталась дочь, которую Медведев любил и брал к себе жить — сначала на выходные: детские утренники, зоопарк, Кунсткамера, Эрмитаж, ТЮЗ, а потом, когда подрос сын — разница у них была в два года, — и совместное житье на даче, поездки на юг, к морю — вместе с Настей…

С Настей было уютно, хорошо, она почти никогда не повышала голоса, гасила своим молчанием раздражение, прорывавшееся иной раз в Медведеве, но молчала не демонстративно, не холодно, а словно выжидая — ну, когда ты успокоишься? и действительно, Медведев быстро успокаивался, клал ей руку на плечо, молча похлопывал, сопел, потом говорил: «Ну, извини…» — и они продолжали день как ни в чем не бывало.

Настя не кокетничала, не называла его милым, любимым, дорогим или единственным, но Медведев чувствовал, знал, что он мил ей, дорог, и считал, что безусловно — единственный. Ощутимых поводов для ревности не давал ни один из супругов, а с годами совместной жизни, когда истаяли молодые вздорные страхи и подозрения, Медведевы зажили спокойно, ценя друг друга, но и легко настораживаясь, если семейному благополучию грозила малейшая тень постороннего интереса. Семья, работа, друзья, дача, собака — что еще нужно человеку?

Иногда Медведеву хотелось, чтобы Настя была поживее, что ли, чтобы озадачивала его семейными планами — построить новый дом, например, купить новую машину, сменить мебель, вместе взяться за английский язык или начать откладывать деньги на путешествие в Южную Америку. «Ну что мы живем без всякой цели! — восклицал Медведев, которому вдруг надоедало ездить одной и той же дорогой на дачу. — Придумай что-нибудь! Роди какую-нибудь семейную идею, зажгись!» — «Что, например?» — спокойно вопрошала Настя, глядя в окно автомобиля и нисколько не тяготясь привычным пейзажем. «Мне хочется, — сказал однажды Медведев сухо, — чтобы у тебя появился дар бесконечной возможности желать и достигать» и мысленно крякнул: «Эк, как загнул!» Они в молчании проехали с полкилометра, и Настя с сожалением вздохнула: «Так это же дар, он дается свыше. Мне, видно, не дано». Медведев сдержался, чтобы не махнуть в сердцах рукой, и больше к этой теме не возвращался: может, и впрямь не дано, что я ее мучаю…

…Медведев слышал, как там, в России, на Петроградской стороне, бойкий женский голос зовет Настю к телефону — вот она подошла, радостно алёкнула, торопливо сказала, что у них все хорошо, но погода слякотная. Медведев доложил, что работает над романом, разгоняется, по-прежнему никуда не ходит, днем тепло, но темнеет быстро, и он еще даже не купался. «А чего вчера не позвонил?» — «Забыл карту купить», — мгновенно соврал Медведев и почувствовал себя неуютно. «А как себя ведешь?» — игриво поинтересовалась Настя. «Как всегда. Хорошо. А ты?» — «Тоже хорошо». — «Молодец. Целую». — «Я тебя тоже».

Он поднялся в свою комнату и, сцепив за спиной руки, прошелся из угла в угол. Ветер шевелил листы «Русского биографического словаря» профессора Венгерова, косо лежащего на столе. Медведев постоял у окна, разглядывая белую букашку бота, влипшую в зелень морской воды. Внизу, под обрывом, строители расширяли дорогу и прихватывали кусочек пляжа. Гусеничная машина, похожая на утенка, крошила камни. Железный клюв прижимал камень к земле, и раздавался короткий треск вибрирующего металла. Камень разваливался на несколько кусков, как арбуз от удара. Медведев подумал, что шум будет мешать работе, и надо бы закрыть окно, но закрывать окно не хотелось — упоительный морской воздух вливался в комнату. Нет, окно закрывать нельзя. Но и работать при зубодробительном шуме сложно.

Медведев прохаживался по номеру, заглядывал в свои записи, стоял у окна, курил, наводил на столе порядок и думал о том, что он давно не чувствовал себя столь одиноко. Он привык, что с утра начинал пиликать телефон, он звонил и ему звонили, приходили и уходили авторы, художники, вплывала в кабинет бухгалтер с пачкой бумаг на подпись, секретарша Наташа спрашивала, сможет ли он сейчас переговорить с господином Н., или тому следует позвонить позже. Он был всем нужен, даже по выходным, когда прятался в своем офисе, чтобы поработать над романом, его находили и в офисе — звонил, чтобы поболтать, старинный приятель по семинару прозы и заодно узнать, не заинтересует ли издательство рукопись его нового романа о рэкетирах, таможенниках и проститутках.