Добро пожаловать в мир, малышка! - Фэнни Флэгг Страница 32

— Давай, давай, можешь насмехаться, но если не будешь держать ухо востро, тебя затопчут. Нахваталась каких-то идеалистических идей. Человек — благородное создание, мы, мол, можем изменить природу человека… Чушь все это. Не можешь ты ее изменить, сколько ни долбись головой о стену. У людей была пара миллионов лет, чтобы измениться, и они пока не изменились, правда?

— Не слишком.

— Ага, и не собираются меняться. По крайней мере, ты этого не увидишь. Так что забудь об этом.

— А вы никогда не чувствовали себя хоть немного виноватым?

Уоллес вскинул руки:

— Иисус, что за дела? — Он поглядел на Нейта: — Я, кажется, вдруг очутился в фильме Франка Капры. [22]Только пощадите, не давайте мне роль жалкого неудачника.

— Айра, я не навязываю вам роль неудачника. Я согласна, надо говорить о коррупции, но вы вряд ли знаете: народ жалуется, что передачи становятся слишком жестокими. Я постоянно это выслушиваю.

— Естественно. Богатеи и власть имущие больше не могут контролировать прессу, и это их бесит. Но злодеи не мы, а они. Не стреляйте в гонца.

— Я не стреляю, но скрытые камеры, которые вы ставите, — вещь очень сомнительная.

— Эй, а кто тут решает, что умалчивать, что говорить? Ты? Президент? Нет. Говард Кингсли? Нет. Этот стародавний треп о том, что новости нужно умалчивать по причинам национальной безопасности, уже никого не убедит. Мы спустили с них штаны и выставили напоказ их хозяйство, и, разумеется, им это не нравится. Поэтому-то они и визжат как недорезанные свиньи, и кого бы мы ни застукали — кого угодно, будь это хоть сам Папа Римский, — на том, что он полез в казну или еще куда, где ему не место, мы об этом заявим. Правильно, Нейт?

— Правильно.

— Теперь-то телевидение зауважают. Мы можем поднять их или опустить, и они это поняли. Держись рядом со мной. Делай, что я тебе говорю, и народ будет драться, чтобы попасть к тебе на передачу. Ты станешь известней, чем большинство этих засранцев, у которых ты берешь интервью. И поверь, они рухнут и сгорят, а ты останешься и еще долго будешь работать.

Уоллес поднял руку, останавливая Нейта, и наклонился к Дене:

— Помнишь парня, который недавно залез на крышу высотки на Шестьдесят седьмой улице? Он грозился спрыгнуть, собрал толпу, и через каких-то полчаса они стали орать ему: «Прыгай, прыгай!»

— Да, помню. Гадость.

— Ага, гадость, но это и есть твоя аудитория, детка, вот они, твои «хорошие» люди. Так что когда ты берешь интервью, помни: они сидят и ждут, чтобы что-нибудь произошло. Они хотят событий, и рейтинг — тому доказательство. Думаешь, Уинчелл был виноват? Да нет же, черт, но помнят его, а не этих снобов из загородных клубов.

— Айра, я только спрашиваю, почему нам всегда нужно бить так больно? Это же не война, а всего лишь телепередача. Неужели нельзя для разнообразия показать несколько историй об интересных людях?

— Хочешь проповедовать? Иди в церковь. Это тебе не «Уолтоны», [23]это новости.

— Полагаю, это ответ «нет», никаких учительских историй.

— Только если учитель заодно еще и растлитель малолетних. — Уоллес подал знак Нейту продолжать. — Вот тогда это история.

Не было, конечно, смысла спорить с Айрой. Он прав. И рейтинги доказывали его правоту. Он первым ввел моду на интервью-западни и стал совершенствовать возбуждающий болезненный укус. Поначалу над ним смеялись, затем стали ненавидеть, но теперь — нет. Мир так называемых теленовостей менялся, и менялся быстро. И сейчас все стремятся к такого рода изменениям.

Как любил говорить Айра, «эй, да это бы и так случилось, просто я первый до этого додумался».

Встреча

Нью-Йорк

1974

Дена проснулась в ужасе перед предстоящим походом к врачу, но идти все равно придется. Он отказывался и дальше прописывать лекарства без осмотра. Повезло же ей попасть к настоящему деспоту. После осмотра она сидела у него в кабинете, умирая от желания курить, пока доктор Холлинг проглядывал свои прошлые записи и изучал результаты гастроскопии, которую он заставил ее снова сделать. Вид у него был недовольный.

— Дена, ваша язва не затягивается, хотя должна была. Честно говоря, стало даже хуже. — Он посмотрел на нее: — Вы не курите?

— Нет.

— Ни кофе, ни алкоголя?

— Нет.

— И диету соблюдаете?

— Да, полностью.

На прошлой неделе она действительно съела тарелку овсянки.

— Ну, тогда не понимаю. — Он вздохнул. — Единственная причина, которая приходит мне в голову, это обычный стресс. Так что мне остается только прописать вам постельный режим.

Дена встревожилась не на шутку.

— Постельный режим? Это как?

Он глянул на нее поверх очков:

— Дена, это именно так, как я сказал. Я собираюсь уложить вас в постель по крайней мере на три недели. У меня ощущение, что иначе вас не остановить. Вы на грани. Еще немного — и язва начнет кровоточить, и тогда только операция. Или хуже — вы умрете от потери крови.

— Но она еще не кровоточит?

— Нет, но к этому идет, если станет хоть немного хуже. И я не позволю вам себя убить.

— Но мне нужно работать. Правда. Я потеряю работу, если залягу. А я только пробилась.

— Дена, это ваше здоровье.

— Послушайте, я обещаю. Я пойду прямо домой, лягу в постель и буду пить молочные коктейли и есть пюре — правда. Обещаю. Я всю жизнь работала, чтобы попасть туда, где сейчас оказалась. Неужели ничего нельзя сделать? Может, еще каких-нибудь таблеток пропишете?

Доктор Холлинг покачал головой:

— Нет. Вы уже все перепробовали, ничего не помогает.

— Честно говоря, я иногда позволяла себе отклоняться от диеты. И я покуриваю. Может, слишком много носилась, но я обещаю исправиться. В следующий раз вы увидите меня на сто процентов здоровее. Ну пожалуйста!

Он откинулся на спинку кресла:

— Это против моих правил, но я заключу с вами сделку. Я хочу, чтобы вы пришли через два месяца. И если лучше не станет, заточу вас в больницу, поняли?

— Да, да, поняла.

— А пока я хочу, чтобы вы побеседовали с моим другом. Может, он разберется, что является причиной этого стресса. Вы слишком молоды, чтобы доводить себя до такого состояния. Поговорите с ним, может, он поймет, что вас… снедает. Может, это не только из-за работы.