Орест и сын - Елена Чижова Страница 32

Строго говоря, алхимические тексты не поддаются расшифровке. Многозначность смыслов каждого термина превращает любую расшифровку в игру воображения. К примеру, кислоты символизируются львами, пожирающими луну и солнце; химическое растворение представлено в виде дракона, пожирающего человека.

В процессе алхимической обработки первоначальные компоненты, заложенные в тигль, распадаются на два вещества — белое и красное. Собственно, конец Великого Делания наступает после появления в тигле красного. Это и есть Философский, или Красный, камень.

Обладание Красным камнем открывает перед человечеством невиданные возможности. Он — эликсир, обновляющий физическое тело и продлевающий человеческую жизнь. Парацельс называл его универсальным лекарством — панацеей от всех болезней. По мнению Парацельса, этот эликсир позволяет человеку перемещаться в пространстве, к примеру, взлетать одним усилием воли.

Красный камень удаляет из любой вещи все нечистое, что ее загрязняет, то есть в мистическом смысле изгоняет все наносное и восстанавливает элементы в их первозданном виде — в этой функции он символизирует изменение внутренней природы человека, его возвышение до Божественного. Превращение в мистически чистую субстанцию алхимики сравнивали с Воскресением.

Мало-помалу дело дошло до радикальных утверждений: считалось, что прием Красного камня в микстуре вообще воскрешает мертвых. Однако опыты этого рода, проводившиеся в Европе, никак не подтвердились.

Матвей Платонович отвлекся, вспомнив лейденские папирусы. Эти древнейшие из известных алхимических источников ныне хранились в Нидерландском музее. Все они были найдены в Египте, точнее, в фивских гробницах. Тетерятников знал содержание папирусов — там, среди прочего, содержались рецепты практических знаний: в частности, тайна производства стекла и искусственных драгоценных камней. Об этом речь шла и в рукописи, спасенной от огня. Вполне возможно, что человек, оставивший эту рукопись, не принимал участия в проектировании кремлевских звезд, — может быть, он, осведомленный в алхимической тайнописи, упомянул о них лишь в символическом смысле. Тетерятников вспомнил один из средневековых трактатов: на рисунке, иллюстрирующем Великое Делание, изображался Атанор — алхимическая печь или тигль. Эта печь примыкала к высокой башне, сложенной из красного кирпича.

Ехидный немец покачал головой. Тетерятников отлично понял причину его скепсиса. Немец намекал на то, что высокие рассуждения, которым предался его собеседник, в реальной жизни обрели весьма низкие черты. Символизм символизмом, однако во времена, о которых шла речь, весь мир охватила жажда золота, все монастыри завели собственные лаборатории, князья и короли содержали алхимиков на жалованье. Медики, в особенности аптекари, увлеклись герметизмом.

Автор найденной рукописи не открывал Америки: во имя алчности и жажды власти жизни многих алхимиков были сломаны. Примером такой участи стала судьба несчастного Роджера Бэкона, замечательнейшего из ученых средневековья — англичанина по происхождению. Он был одним из тех, кто открыто и с энтузиазмом проповедовал единство веществ и вытекающую отсюда возможность превращений одних в другие. В глазах толпы эти неосторожные высказывания сделали его обладателем способов пресуществления дешевых металлов в золото.

Проповеди закончились в 1266 году, когда глава францисканского ордена, членом которого Бэкон являлся, заключил его в тюрьму. Предлогом стало обвинение в ереси, однако на самом деле Бэкону — под страхом пожизненного заключения — было предложено немедленно открыть свой секрет Римскому папе. Запертый в одиночной камере без права сообщений с внешним миром, Бэкон ходил по своей келье, предаваясь размышлениям. Монахи снабдили узника сочинениями ученых, его предшественников, однако не дали возможности проводить опыты. Живой ум генерировал все новые и новые идеи, которые Бэкон не мог проверить опытным путем.

В конце концов, спасая свою жизнь, Бэкон написал и послал Римскому папе два сочинения: “Opus Majus” (“Большой Труд”) и “Opus Minis” (“Малый Труд”), где изложил все, что знал. Духовенство опробовало на практике все предложенные способы и убедилось в том, что Бэкон еще не нашел секрета искусственного приготовления золота. Его выпустили на свободу — после более чем двадцатилетнего одиночного заключения. Уехав в Оксфорд, Бэкон написал “Трактат по философии”, в котором открыто восстал против духовенства. Трудно избавиться от мысли, что, делая этот шаг, он сам приговорил себя к повторному заключению. Как бы то ни было, Бэкон был брошен в тюрьму, где вскоре и умер.

Деятельность Бэкона, однако, имела далеко идущие, можно сказать, роковые последствия. Тюремные условия существования наложили на его работы неизгладимый отпечаток. Вместо немедленной опытной проверки рецептов, рождавшихся в его голове, и отвержения неправильных, он в течение долгих лет обдумывал ложные идеи, сродняясь с каждой из них как с неразлучным спутником. Кроме того, монахи, по-своему понимавшие научный процесс, снабжали его исключительно искаженными переводами древних псевдомудрецов: в их сочинениях, по своей привычке к ортодоксальной теологии, они видели главную мудрость и решение всех вопросов сознания и бытия. Именно эти манускрипты направили гениальный ум и богатое воображение Бэкона на неправильную дорогу.

Экзальтированный до последней степени, он искренне полагал, что стоит ему сообщить о своем открытии миру, как его идеи оправдаются на деле и осчастливят человечество. Однако, не веря в нравственность своих церберов, он не желал сообщать им своих секретов, опасаясь, чтобы они не употребили их во зло. Вот почему, по видимости уступая требованиям папы, Бэкон послал ему свои идеи в таком виде, чтобы папа, недостаточно знакомый с химией, ровно ничего не понял и вынужден был передать трактаты кому-либо из алхимиков — для расшифровки и изучения. По глубокому убеждению Бэкона, эти подлинные ученые не могли быть безнравственными людьми, а значит, не скрыли бы от человечества полученные знания.

С этой целью он зашифровал свое повествование иносказаниями и длинными отступлениями до такой степени, что книга его, после смерти папы вышедшая на широкий свет, спутала всех химиков и произвела в следующие два-три века такой сумбур диких изысканий, которого еще не видала история.

Убеждение в существовании Красного камня установилось столь прочно, что после смерти Бэкона всей интеллигентной Европой овладела настоящая мания превращать металлы в золото. Маниакальная деятельность подчинялась невразумительным указаниям алхимических книг. Появились сотни нелепых идей и рецептов. Одни предлагали поместить в колбу те продукты физиологической деятельности человека, из которых он происходит, и подвергнуть их нагреванию. Другие, к примеру Парацельс, в припадке мании величия воображали, что в своей химической реторте могут вырастить маленького живого человека — гомункула. Дело осложнялось тем, что наряду с искренне заблудшими действовало большое количество профессиональных фокусников, извлекавших прямую выгоду из этих заблуждений.

Со временем установилось новое общее убеждение: кульминацией Великого Делания является не получение золота, а именно рождение совершенно нового человека. Однако здесь алхимики встретились с трудностью, не так-то просто поддающейся разрешению. Оказалось, что время, прошедшее с момента сотворения человека, привнесло в его первоначальную природу множество посторонних примесей, многие из которых не просто “загрязнили” его первоначальную сущность, но повлияли на нее радикально, превратив Божье созданье в новую форму, обусловленную историей. Эта человеческая форма не поддавалась прямому воздействию. Перед алхимиками встала новая, невиданная задача — растворить в процессе Великого Делания все человеческие формы, подвергнувшиеся влиянию истории.