Варварские свадьбы - Ян Кеффелек Страница 32

Голос ее хрипел, переполненный ненавистью.

— А теперь убирайся, подонок, убирайся вон из моей жизни! — взревела она и выпрямилась так резко, что чашка с недопитым кофе опрокинулась на одеяло.

Людо вышел, двигаясь как автомат. Ничего не видя перед собой, он начал спускаться по лестнице, оступился и съехал вниз на спине, не чувствуя боли. Вдруг ему захотелось пить. Зайдя в кухню, он открыл оба крана и некоторое время наблюдал за тем, как вода, кружась в водовороте на дне раковины, отсвечивает всеми цветами радуги, затем завернул краны и в тревожном недоумении безуспешно попытался вспомнить, зачем сюда пришел. «Подонок, подонок», — выстукивало его сердце, он бил себя по вискам кулаками, повторяя: «Подонок, подонок», и красная пелена застила ему взор. Не отдавая себе отчета, он вышел на террасу. В залитой солнцем тишине раздавалось едва слышное стрекотание. Людо принялся биться головой о каменный угол дома, о самый острый его край: я тебя выбью оттуда, подонок! И когда хлынула кровь, Людо почувствовал облегчение, но продолжал биться головой о стену, биться насмерть, в каком–то упоении, как человек, убивающий змею.

Их трое у них у всех топоры и они начинают с рук… они отрубают кусочки под желтой лампой небольшие кусочки похожие на рождественские торты… они доходят до плеч потом рубят ноги рубят тело но рождественские торты снова превращаются в руки и ноги и трое под желтой лампой снова принимаются рубить своими топорами а голова которую они не рубят смотрит как они это делают… их трое и у них топоры. Людо пришел в сознание через час. «Флориды» не было. Мысль о том, что Николь могла бы оказать ему помощь, даже и близко не пришла ему в голову. Посмотрев на себя в зеркало ванной комнаты, он удовлетворенно отметил, что постарался на славу. Лицо было черным от крови. Лоб сверху вниз рассекала глубокая рубленая рана, рубашка словно прилипла к телу. Он не стал умываться и без сил съехал по стенке на пол. Неправда что у меня три отца… но если это так то надо им сказать где я чтобы они приехали и забрали меня… Татав говорит что они фрицы и евреи но я ничего плохого не сделал я тут ни при чем я же не сам появился у нее в животе… только неправда я там не появился… там должно быть такой холод… я не мог бы прятаться в ее иглу.

Вечером, возвратившись и в очередной раз не найдя никого дома, Мишо расстроился. Что с того, что Николь беременна? Все равно дома застать ее невозможно. Захотела машину?.. Ладно, на тебе машину. Но только «Флорида» служила ей главным образом для того, чтобы сбегать из дома. Когда–нибудь ее найдут в кювете — и тогда прощай ребенок. Беременная женщина должна отдыхать, а не разъезжать по дорогам в кромешной тьме. А беременна ли она на самом деле?.. Он сел было за фисгармонию и сыграл первый такт «Veni Creator», но остановился: даже самое любимое занятие больше его не утешало.

На всякий случай он накрыл стол на двоих. Вдруг она приедет к ужину. Он хотел было поставить третью тарелку для Людо, но потом передумал: вряд ли стоит подвергать его лишний раз материнским придиркам. К тому же, парень явно предпочитает, чтобы его оставили в покое. Он, как обычно, поднимется к себе наверх с кусочком сыра и будет часами выплескивать свои фантазии на стены. Пока что все обстоит именно так. Но пройдет еще несколько дней — и все наладится. Скоро у Николь будет другой ребенок, это как раз то, что ей нужно: нормальный ребенок, ее ребенок, а не этот бедняга идиот; он. конечно, добрый малый, но с придурью, и тут уж ничего не поделаешь. Даже Татав в последнее время стал с ним хуже ладить.

Постоянные поражения в словесных стычках с женой постепенно сделали свое дело: Мишо стал раздражительным и равнодушным. Он все больше осторожничал и старался не вмешиваться в жизнь своего пасынка — источника семейных передряг. — которому он безотчетно ставил в вину собственное малодушие. И потом. Людо все же был странным, чересчур странным. Когда–то Мишо собирался взять его к себе учеником, но что стали бы говорить люди? Он и так потерял нескольких клиентов, когда женился на дочери Бланшаров. А некоторые прихожане даже сменили церковь, были и жалобы.

Около девяти часов вечера Мишо включил телевизор и, разогрев банку рагу, поужинал, не чувствуя вкуса пищи и рассеянно глядя на экран, где сменялись немые кадры, так как он выключил звук, чтобы не пропустить шума подъезжающей машины. Когда Николь задерживалась, он всегда боялся, что она попадет в аварию. Он не спешил заканчивать ужин, надеясь, что Николь все же успеет присоединиться к нему. Она приехала в тот момент, когда он уже очистил себе яблоко.

— Ну наконец. — сказал он, поднимаясь, чтобы поцеловать жену.

— В воскресенье обедаем у родителей, — с порога громко объявила она. — Нужно не тянуть с отправкой Людо… Ах, я на ногах не стою…

— Где это ты была? — не удержался от вопроса Мишо.

— Где надо, там и была, отстань. Я не хочу есть, можешь убирать. Ну ладно, спокойной ночи, пойду спать.

Бросив пальто на диван и небрежно послав мужу воздушный поцелуй, она резко развернулась и вышла. Мишо с недоеденным яблоком в руке оцепенел от разочарования. Он слышал, как она поднялась по лестнице, прошла по коридору, открыла дверь — и вдруг раздался визг, заставивший его бросить яблоко и молнией взлететь наверх. Повсюду горел свет. В дверях спальни, прижав кулаки к вискам, стояла Николь и по–прежнему визжала диким голосом. Мишо оттолкнул ее и застыл на пороге как вкопанный: на кровати с залитой кровью головой лежал Людо.