Низость - Хелен Уолш Страница 32

На морде у меня, видимо, нарисован во всей красе происходящий кошмар, ведь Милли ни с того ни с сего вскочила на ноги, нет? Продолжает скалить зубы, но рассматривает меня изучающе. Я не в состоянии подобрать слова, чтобы объяснить ей, как я себя чувствую. В щепки — вот чего я хочу сказать, но не могу. Слово намертво застряло где-то на дне горла и не желает выползать. Она садится передо мной на корточки, ее лицо плывет перед моим, она спрашивает, как я, нормально ли.

— Я суперотлично, — отвечаю я, но немедленно жалею о сказанном. Как бы это был мой последний ниибацца шанс попуститься, прежде чем я окончательно утратил его. Ох, но это зашло слишком далеко. Что-то серьезное начало происходить у меня с проводкой и мотором, ё. Пиздец, не могу ж я умереть. Не вот так. Что скажет Энн Мэри? И моя милая мамочка? Ой, пиздец, Джеймс, чувак — ты ниибацца слабенький мудозвон. Сколько раз слыхал про это дело, нет разве? В новостях и все такое — о том, как люди годами жрали таблетки и считали, что им ничего не грозит, а в один прекрасный день организм берет и выбрасывает белый флаг, а потом просто перестает функционировать.

Серийный убийца

Клубные наркотики унесли жизнь еще одного молодого человека.

Джеми Кили, 28 лет, проживавший на Адмирал-стрит, потерпел поражение в битве за жизнь через четыре дня, после того, как он впал в кому, спровоцированную кровоизлиянием в мозг. По всей видимости, причиной его смерти стал наркотик «экстази»…

Вижу это прямо перед глазами, на первой странице «Эхо». Батя возвращается с работы и обнаруживает лицо сынка, торчащее из почтового ящика. Это его прикончит. Его первенец. Наркоман. А у мамки глаза на лоб вылезут, когда она начнет разбирать барахло в моей комнате, ища, в кого я вырос с тех пор, как мне было восемнадцать, и найдет мою донорскую карту, а потом найдет все мои журналы, видео и фаллоимитатор, который я купил для Энн Мэри на день Святого Валентина, да не хватило духу подарить, а потом она показывает находки бате, и они оба думают, что это наше. Их первенца. Наркомана и педика.

Пытаюсь оторвать голову от колен. Ладони Милли вдруг прикасаются к нам, массируют бедра, разгоняя мои страхи, отчего на нас накатывает приступ поразительной ясности сознания, но тут музыка прекращается, и паника в полном объеме возвращается обратно.

Мне надо выйти.

— Ты посиди, не паникуй, Джеми, — говорит она и толкает меня на место.

— Нет, мне надо уебывать отсюда, Милли. Подыхаю, девочка.

— Тебе будет нормально через пару секунд. У тебя абсолютно то же самое, что до этого было у меня. Просто посиди, получи удовольствие. Не подавляй это.

— Честно? Ты, правда, такое чувствовала или просто так говоришь, чтобы мы перестали страдать фигней?

— Да! А ты съебал в сортир. Я думала, я сейчас полезу через то окно, потому что меня бы не хватило пройти мимо бара! Вообще, реальные таблетки, ей-богу. Вот такими и должны быть таблетки. Расслабься и наслаждайся, малыш.

Измена немного накатывает, но как только я сажусь и начинаю концентрироваться на том, как включить обратно голову, меня снова тащит в разные стороны. Правильно, это ниибацца оно.

— Мне надо валить отсюда, Милли. Пожалуйста. Вытащи нас отсюда.

— Джеми? С тобой все будет хорошо. Так, я принесу тебе бренди, оно тебя поправит.

— ЕСЛИ ТЫ ДРУГ, ВЫТАЩИ НАС НА ХУЙ ОТСЮДА!

Воздух холоден и отрезвляющ, он выдергивает нас их экстази-ступора. Мы залезаем в машину, откидываем до конца сиденья и некоторое время втыкаем. У Милли опять немного закатываются глаза, как будто она вот-вот снова провалится, но, судя по всему, ее не напрягает, когда она теряет контроль. Я помню, в «Стейт» всегда приходилось подбирать ее с пола и тащить на танцпол, чтобы она прекратила втыкать. Ее бы ни капли не обломало весь вечер проваляться под столом, а какой-нибудь потный перспективный чел топтал ей затылок.

Она сжимает мне руку и что-то бормочет. Я пожимаю ее в ответ и закрываю глаза, забываясь в красотище происходящего со мной.

Она жмет снова, сильнее.

— Поставь музыку, — жалобно просит она.

Я поднимаю ладонь с колена, она кажется свинцовой пластиной и щелкаю по радиоприемнику. Неожиданно машина заполняется морем сердитых уэльских голосов. Милли вскакивает и передергивается.

— Что за на хуй?

Она хватается за грудь, а я захожусь в диком хохоте.

— Жопа с ручкой. Ты нам все сбил. Поставь какую-нибудь ебучую музыку, пока у меня не случился инфаркт.

Меня раздирает еще больший ржач.

— Джеми, включай на хуй музыку. У меня будет сердечный приступ.

Я беру с приборной доски старый альбом Ministry, сую его в магнитолу и с трепетом наблюдаю, как ее тело реагирует на бешеную атаку ударных. Ее рожица замирает в ошеломленной признательности. Ритм обретает мелодию, и ни с того ни с сего, меня охватывает неудержимое и дурацкое желание гнать машину. В ночь. Без определенного пункта назначения. Просто петлять по ландшафту, а музыка пусть грохочет сквозь нас.

Моя ладонь на коленке Милли. Меня дико тащит. Луна — голубоватое пятно в ночном пространстве неба. По левую руку на страшной скорости проносится Уэльс. Поля с россыпью овец перетекают в серебряно-голубой залив горизонта. Сворачиваем на повороте. Тянет живот. По правую руку перепаханные вельветовые поля сливаются воедино и мчатся по направлению к горам, чьи асбестовые вершины мерцают, тают и растекаются под жидким лунным светом.

Ноги как ватные.

Экстази-любовь гудит во мне. Эйфория тащит то в одну сторону, то в другую. Без направленности. Неуправляемое вожделение.

Лицо застыло в оцепенелом восторге. Мысли проникают в мозг и распадаются во фрагменты цвета. Пианино забивает шум машины. Вступают ударные. Удовольствие обретает ритм. Эйфория чуть притухает. Делаю погромче. Втираю мелодию в бедро Милли и пульсация из ее сердца стекает по моей руке. Прекрасные ощущения проносятся сквозь нас, соединяя наши тела, точно мы — единый организм.

Главная дорога с машинами, влетающими и вылетающими из поля зрения. Сейчас удовольствие стало менее острым. Музыка отстранилась от меня, так что мелодия рвется из колонок, а не из моей груди. Своего языка я не чувствую. Поправляю зеркало, чтобы проверить, не откусил ли я его. Он на месте. Милли проснулась, зрачки у нее расширены, глаза совершенно черные.

— С возвращением.

— Я вернулась, — откликается она, — но откуда?

Музыка снова становится частью меня, слой за слоем музыкальное наслаждение собирается у меня в паху, взрываясь и загустевая, оттаивая и замерзая.

Милли напрочь отрубилась. Ее глаза закрыты. Экстази-сон колышет веки. Она скрежещет зубами, стискивает мне ладонь, то ныряя в свой мир сновидений, то выныривая оттуда. Стоит смениться ритму или направлению мелодии — она подскакивает на месте, распахнув глаза и недоумевая. Потом вспоминает, и ее лицо разъезжается в одну большую светлую усмешку. Ей нравится то, как звучит музыка, если она открывает глаза, ей нравится, как цвет и мелодия переплетаются в агонии своих измененных состояний. А когда ощущения делаются слишком интенсивными, у нее начинает подрагивать челюсть. Она изо всех сил старается держать глаза открытыми, но тяжесть эйфории заставляет их захлопнуться снова.