Знак неравенства - Наталия Терентьева Страница 32

Поговорив с Кирой, Денис все сидел и сидел в кресле, пытаясь собраться с мыслями. Но чем больше он думал, тем меньше ему было понятно, что же делать. Одно ясно — надо ехать в Москву. Он встал, подошел к краю балкона — посмотрел на соседнюю террасу… Да, жаль, что вот так не убежишь в Москву. Сейчас бы как хорошо — сигануть через перила, подхватив паспорт и кредитку, никому ничего не объясняя, ничего не придумывая… Денис в задумчивости постукивал рукой по перилам и не услышал, как по его комнате тихо прошла Оксана, вышла на балкон и встала у него за спиной.

— «Илларион, Илларион, поехал в Сион…» — бормотал Денис, пристукивая себе в такт. — Только вот как он поехал, это он никому не рассказал…

— Все в порядке? — Оксана обняла его теплыми руками и прижалась к нему.

Денис мучительно помотал головой:

— Ох, Оксанка… — Он опять сел в жесткое плетеное кресло, стараясь не встречаться взглядом с женой.

Оксана залезла к нему на колени и обвила его шею руками:

— Что, милый мой? Ну что ты извелся? Скажи мне…

— Нет, ничего. — Денис прижал ее голову к себе и через некоторое время заставил себя сказать: — Мне, наверно, надо поехать в Москву… чуть пораньше…

Он ожидал вопроса, а Оксана молчала. Она так и сидела, положив голову ему на плечо и тихо целуя его шею, мочку уха…

Денис откашлялся.

— Понимаешь… У меня проблемы… с… одним контрактом… гм… Женька просит, чтобы я на работу вышел…

— Конечно, — вдруг быстро ответила Оксана. — Конечно, езжай. — Она приподнялась и поцеловала его в лоб. — «В лоб целовать — заботу стереть…» Дальше как — не помнишь?

Денис покачал головой, ощущая нехороший холодок в груди.

— Пойду узнаю насчет билетов.

Оксана протянула ему его же мобильный телефон, лежавший перед ними на низком столике:

— Давай прямо сейчас позвоним этому… который нас встречал… Борису.

Денис, еще не веря, что так все просто решилось сейчас с Оксаной, набрал номер. Ему сразу ответил тонкий голос гида, и Денис решительно заговорил:

— Алло, Борис, это Денис Турчанец… Мне бы пораньше в Москву улететь, устроишь? А, ну и черт с ним, пусть пропадает, купи новый билет. Завтра? Отлично. — Он посмотрел на жену, та, не поднимая на него глаз, не отрываясь от него, кивнула. — Давай. Спасибо.

— Заглянешь ко мне на минуточку? — нежно спросила Оксана, почему-то отворачиваясь.

Денису показалось, что его рубашка намокла в том месте, где сейчас была голова жены. Но тогда бы она не позвала его…

— На две, — сразу ответил Денис, пытаясь поймать ее взгляд, но Оксана выскользнула с балкона, только слабо помахав ему через плечо пальчиками. Вот тебе и хорошо ему знакомая, прямолинейная Оксана, не терпящая недомолвок и двусмысленностей…

— Да… — Денис, тем не менее довольный, что пока все получается без проблем — и самолеты летают, и билеты есть, встряхнулся и глянул на себя в стекло балконной двери. Только вот Оксанка… С ней что-то непонятно… Не такой уж он дурак, чтобы поверить в эти неожиданные ласки и поцелуи, когда она должна была насторожиться и начать выспрашивать его, что да как…

«Не ходи к той женщине, которая плачет тебе вслед…» — учила мама. Но мама ведь тоже женщина, и учила она его всегда со своих, женских, позиций. Да и многим ли маминым советам он следовал… Вот разве что «Не заводи много детей, ты сам мальчишка и никогда не повзрослеешь» — это напутствие он выполнил сполна, можно сказать, перевыполнил.

Но как приятно в минуты осознания своей слабости или трусости сказать себе: «Да, я — просто большой ребенок. Искренний и непрактичный. Не могу иначе. Живу, как душа прикажет, куда река вынесет… Сегодня — так, завтра… — еще не знаю как… Не загадываю, не планирую… И что я могу с этим поделать?»

Денис отогнал прочь неприятные мысли, заворочавшиеся в душе, и пошел к Оксане.

* * *

В церкви после службы было много народу, туда-сюда сновали бабуси, с сосредоточенным видом переставлявшие свечки поближе к иконам. Алена посмотрела на лица людей, стоящих в разных уголках церкви: кто-то молился, кто-то просто смотрел на иконы, как на окошки в другой, потусторонний, загадочный мир, где есть таинственные существа, способные простить тебе твой самый страшный грех. Простить и отпустить его… Но на самом деле нельзя же войти в церковь клятвоотступником, предателем, насильником, а выйти — чистым и безгрешным, как трехлетний ребенок.

Церковники не устают повторять: надо самому осознать грех, почувствовать, что-то, что давит сзади на спину, — это вовсе не груз прожитых лет, а все плохое, что было сделано за эти годы. Нашел в себе силы осознать — уже полдела. Теперь осталось прийти в церковь и попросить прощения. И кто-то там, в загадочном мире, имеет силу и право сказать: «Ну ладно, не майся больше. Сделал — ничего. Только больше так не делай. Прощаем тебя…» И вот уже больше за спиной не давит, и на сердце не скребет, и ничто не будит посреди ночи, в часы, когда все, о чем не хочется думать днем, встает перед тобой и требует: «Разбирайся!» Теперь же ты сам по себе, а грех твой — сам по себе. И тебя больше не мучает. Но ведь то плохое, что было совершено, никуда не делось, оно так и осталось в прошлом, которое не изменить, в душах людей, которым было плохо из-за тебя… С этим как быть?

Чем дольше Алена работала в церкви и волей-неволей вслушивалась и вдумывалась в то, что говорится на службе, тем чаще она задумывалась о том, что точно есть какая-то тайна, какая-то высшая сила, посланцы которой и рассказали людям о моральном законе… Либо сами они его и придумали и теперь следят за тем, как он здесь, на Земле, соблюдается… Или уже не следят? И нет никакой силы? А посланцы были такие же люди, как мы сейчас, — с зажигалками, с ракетами и компьютерами, а мы тогда были очень дикие и ели друг друга… И они нам дали огонь и рассказали о моральном законе, о котором им тоже кто-то рассказал, когда они были дикими…

Алена в который раз почувствовала, что она близка к какой-то разгадке, но мысли упорно не хотели дальше двигаться в этом направлении. Потому что сказано: платок надень чистый и поверь, а не размышляй и не пытайся понять то, что от тебя надежно спрятали. То, что надо знать, — все рассказали, и не раз… Путались только разные боги в своих рассказах… То так рассказывали, то эдак… В одном были едины: береги свою душу, дороже ее ничего нет на свете, думай о хорошем, не делай плохого, не делай больно другой душе…

Алена подошла к отцу Григорию, который слушал прихожанку средних лет и, наклонив голову, кивал. Хорошо одетая женщина, в строгом костюме, на каблуках, стояла близко к отцу Григорию и плакала. Время от времени она машинально вытирала слезы краем большого полупрозрачного платка, накинутого на голову.