Имя мое - память - Энн Брешерс Страница 32

Люси пыталась сообразить, о ком говорит Клод.

— Он приходил еще?

— С тех пор я его не видел. Может, не в мою смену, когда меня не было.

— Вы случайно не запомнили его имени?

— Он не представился, но вручил мне свое удостоверение личности. Кажется, его зовут Дэниел.

Из всех ночей в жизни Люси эта была особенной, потому что мысли о Дэниеле не давали ей заснуть. Ее ноющее тело словно принадлежало кому-то другому, а постель казалась чужой и пахла по-иному. Этой ночью Люси мечтала уснуть, перебирая в уме яркие воспоминания об Александре: его щедрость, опытность, а также многие необычные волнующие ощущения, которые она испытала с ним.

Но пока Люси взбивала подушку и сотню раз меняла положение, ее мысли продолжали возвращаться к холлу и молодому человеку с печальным лицом, который разыскивал ее. Дэниел. И даже в эту ночь благодаря доброму Клоду Вэлбрану и его ненадежной памяти она словно покидала свое тело и засыпала со смутной мыслью о Дэниеле.

Хастонбери-Холл, Англия, 1918 год

На протяжении нескольких сотен лет я, подобно солнцу, медленно мигрировал на Запад. У меня есть неподтвержденная теория, что так поступают многие. Не могу сказать почему, и не всякая душа проживает столько раз, сколько необходимо для совершения подобного путешествия. Иные души живут лишь однажды. Но Бен, вероятно, завершил полный цикл. Если Восток поражает нас своей древностью и мудростью, а Запад — новизной и глупостью, то для этого, пожалуй, есть основания.

Я рождался на свет и неподалеку от Бухареста, и в Черногории. Дважды появлялся на свет под Лейпцигом, один раз в префектуре Дордонь. Можете представить, что на жизненном пути я освоил несколько языков и много ремесел. Похоже, я не слишком углублялся на юг и не забирался чересчур далеко на север. В Африке я родился только однажды — там, где теперь Мозамбик, и никогда не чувствовал себя более блаженным или покинутым, чем в этом красивом суровом краю. Мне по-прежнему иногда снятся мои темные руки; это часть моего «я». И была еще та жизнь в холодной Дании. Но в основном я следую по обильным теплым краям Северного полушария.

В конце короткой бурной жизни в Греции я встретил Софию. Тогда я путешествовал с торговой миссией из Черногории в Афины. Государственный деятель и купец, я владел огромным состоянием. Это была одна из множества жизней, в которой я приобрел власть и скопил денег. Мне понадобилось полдюжины таких жизней, чтобы понять разницу между средствами и целью.

В то время я был весьма доволен собой. Имел дородную жену и двух красивых любовниц — молодую и постарше. Владел замком с видом на Далмацию и сотнями произведений искусства, которые запрятал подальше и никогда на них не смотрел. О Софии я ни на мгновение не забывал, но мысль о ней померкла в моем сознании.

Я шел по одной из афинских улиц, разодетый в пух и прах, окруженный свитой, которая, восхищаясь моим остроумием, смеялась над моими шутками, и вдруг увидел ее. Смуглая и черноглазая, она стояла в конце проулка, прижимая к себе кусок хлеба. Наверное, она украла его, потому что, когда я направился к ней, она побежала. Оставив спутников в смущении, я двинулся за ней. В те времена я был довольно тучным и страдал подагрой, поэтому, чтобы поймать ее, мне понадобилось несколько минут. Она заплакала. Я протянул к ней руку и почувствовал лохмотья и выпирающие ребра.

— Все хорошо, — принялся я успокаивать ее на смеси языков, пока она не поняла. — Я твой друг.

Ей было, наверное, лет шесть-семь, но выглядела она моложе, поскольку голодала. Со мной она идти не захотела, так что я сел с ней рядом. Я хотел купить ей еды, питья и одежду, но боялся оставить ее, понимая, что она исчезнет, как только я отвернусь.

Мы просидели там долго. Я рассказывал ей истории про нее и меня, пока не скрылось солнце и не появилась луна. Пока она не уснула, я держал ее на руках. У нее сильно колотилось сердце, и дыхание было учащенным. Приложив ладонь к ее лбу, я понял, что она горит в лихорадке. Я отнес ее на виллу, где остановился, и позвал лучшего в городе арабского врача. Уложив ее в постель, мы обнаружили, что с ней приключился какой-то жуткий несчастный случай. Ее левая рука выше локтя была почти полностью перерублена. Рана была кое-как перевязана и сильно воспалилась. Я ухаживал за ней и находился рядом, когда она через два дня умерла. Ничем уже нельзя было помочь.

После этого я долго ее не встречал. Едва ли не пятьсот лет. Боялся, что душа ее умерла. Было бы трудно оправиться от той жизни, которую она выстрадала. Некоторые души умирают после достижения цельности и гармонии, тогда как иные исчезают из-за полнейшего разочарования. Как я уже говорил, именно желание сильнее всего заставляет нас возвращаться. Когда, на радость или горе, круг обязанностей прерывается, как правило, наступает конец.

В глубине своей низкой душонки я не переставал надеяться, что мы с Софией составим единое целое. Мне претит эта фраза (так же, как и выражение «родные души»), но не знаю, как можно лучше это высказать. Я всегда считал, что сумею вычеркнуть из памяти свои грехи и с ее помощью стать лучше. У меня хватало дерзости думать, что я мог бы любить ее сильнее всех. Но при этом я опасался, что она без меня достигнет логического конца, а я навсегда останусь сам по себе, глупым и неприкаянным.

И вот наконец я прибыл в Англию. Я родился в английской сельской местности близ Ноттингема в последний день девятнадцатого столетия. Оказаться там было для меня большим счастьем. Несмотря на то что Британская империя всегда находилась в зените славы, прежде я не был ее подданным. Моя мать заботилась о детях и занималась садом. У меня было три сестры, одна из которых когда-то была моим дорогим дядюшкой во Франции, а вторая — женой в другой жизни, что само по себе довольно странно.

Отец работал на текстильной фабрике и увлекался разведением голубей. За домом у него располагалась голубятня, и он разводил голубей из племени, начало которому было положено в его семье более двух веков назад. Меня не интересовало разведение птиц или охота, но я был увлечен полетом как таковым и способностью птиц возвращаться домой. Меня также приводила в восторг перспектива полетов для человека.

Моим первым кумиром стал Перси Пилчер, пилот планера. Помню, как в возрасте девяти лет я с восхищением следил за успехами Уилбера и Орвилла Райтов, упрашивая отца свозить нас в Ле-Ман на первое публичное выступление.

Когда началась Первая мировая война, я стал мечтать о том, чтобы обучать голубей доставке сообщений и лекарств через вражескую территорию. Фактически, в той войне британцы и другие воюющие стороны в какой-то степени рассчитывали на голубей, но я был молод, силен и происходил из рабочей семьи — идеальное пушечное мясо. Будучи лояльным подданным короны, я горел желанием исполнить свой долг и, если бы мне позволили, отправился бы добровольцем на войну в шестнадцать лет в качестве помощника артиллериста и, вероятно, был бы убит под Пашендалем или Верденом. Но получилось, что мне пришлось ждать до 1918 года и пойти в пехоту. Лицом к лицу со смертью мне довелось столкнуться лишь во второй битве при Сомме в конце того же года. Мне кажется, это происходило совсем недавно.