Старик и ангел - Александр Кабаков Страница 32

— Гуманные — это восемь лет и новый суд каждый год, — пояснил Михайлов. — А «соответствующие» — это пожизненное… Впрочем, не в этом дело. Сейчас вы, уважаемый Сергей Григорьевич, присутствуете при историческом событии — Празднике Воздвижения Вертикали. Вы увидите действующий механизм законно избранной демократической власти, подрезку ее ветвей и формирование кроны. Мы посетим также Ваганьковское кладбище с могилами Есенина и многих известных людей, смотровую площадку на самом высоком здании в «Москва-Сити», строительство которого началось около ста лет назад, мы побываем на Ленинских горах и посетим мавзолей Воробьева…

— Вы окончательно рехнулись, полковник, — перебил наконец Михайлова сам уже совершенно потерявший рассудок Кузнецов. — Я не экскурсия и вы не экскурсовод! И кто такой Воробьев?

Между тем Шоссе продолжало безобразничать. Сворачиваясь, оно понемногу превращалось из рыночного кулька в цилиндр. Все машины, включая полицейские, оказались на дне этого цилиндра, где сбились в плотную толпу. Вместе пейзаж напоминал внутренность плохой папиросы, вроде перележавшего старинного «Беломора», из которой высыпалась часть табака, а мундштук стал непомерно длинным — точнее, высоким.

— Но закурить пока не предлагают, — сморозил очередную бессмыслицу полковник. — Однако не в том дело, а в том, что мы сейчас видим знаменитую Вертикаль, причем изнутри…

Откуда-то из гущи стальной толпы, состоявшей из «ауди» и «рэйндж роверов», раздался грохот моторов. Толпа каким-то непонятным образом раздалась, и из нее вырвались два мотоцикла. Это были «харлеи», но явно сделанные по особому заказу — каждый длиною с грузовик, оба сплошь хромированные, так что отблески не давали толком их рассмотреть, и оснащенные сиренами, которые, включаясь каждые пять секунд, перекрывали даже рев двигателей. Позади одного из мотоциклов развевался государственный флаг, но понять, какое это государство, было невозможно: на красном фоне морщился большой белый крест, а над крестом взлетал синий двуглавый орел, вцепившийся когтями в земной шар. На втором мотоцикле был прикреплен более скромных размеров флажок: трехцветное поле, тот же двуглавый орел посередине, но головы, вопреки обычаю, повернуты внутрь и смотрят друг на друга. В нижнем углу сияли золотом серп и молот.

Один мотоциклист был в черной коже с ног до головы и непрозрачном черном шлеме. Другой — в точно такой же одежде, но белой, и пластик шлема его был прозрачен, но это только придавало странности: головы у ездока не было, шлем плотно сидел на плечах, а внутри него была пустота…

Двигатели взвыли уже совершенно нестерпимо, мотоциклы рванули — и в мгновение оказались летящими по внутренности папиросного мундштука. Закручивая спираль, они поднимались «все выше, и выше, и выше» — гремел неведомо из какого радио оркестр, гимн люфтваффе и советских соколов со всеми русскими и немецкими словами перекрывал уже все звуки, кроме аплодисментов, доносившихся из каждой машины, хотя наглухо тонированные стекла у всех были подняты.

— Что это было, Петр Иваныч? — смиренно, уже почти теряя сознание, спросил Кузнецов.

— Вертикаль Власти и гонки по ней, — торжественно ответил полковник. — Вы стали одним из немногих, видевших это наяву, а не запись с профессиональными каскадерами… Помните, в каждом парке культуры и отдыха был такой аттракцион? Мотогонки по вертикальной стене. Один поэт тогда даже стихи про это написал… Да. Так вот поэтому народ нашу власть, Инструктора и Инспектора, добродушно называет Байкерами. Ну, иногда, конечно, Гребаными Байкерами, не без этого, — вы что, народ наш не знаете? Он всегда скрывает любовь под грубыми словами, а может и в глаз дать — но это ж любовь, настоящая, искренняя, одухотворенная… Вот так. А Черному — это Инструктор… или Инспектор… ну, не важно — ему в детстве очень хотелось попробовать самому… Белого же, в сущности, как вы заметили, наверное, вообще нет. Видели, что у него в шлеме? Ну вот. Так что Черный всегда приходит первым. Такова воля народа, — он махнул рукой в сторону «ягуаров» и «лексусов», — сами выборы, вы же видите, абсолютно прозрачные. Тут вам и Вертикаль Власти, тут же и ее механизм… Под наблюдением ГИБДД…

— Ну и что? При чем здесь я?! — Сергей Григорьевич едва не плакал. — При чем здесь какие-то сказки про передачу Дьяволу душ тех, кого спасли после клинической смерти? О какой кандидатуре применительно ко мне вы бормочете уже который день? Я чувствую, что есть какая-то связь, но не понимаю, какая именно…

Тем временем Шоссе постепенно выпрямилось, и машины помчались по нему как ни в чем не бывало, взлетая на эстакады и врываясь в туннели. Тут, попав в обычные условия езды, совершенно неожиданно в разговор влез брат-шофер.

— Всегда ты был тупой, хоть и профессор, — сказал он, обернувшись к Кузнецову и презрительно, насколько мог, скривив рот. — В математике своей туда-сюда, а кроме нее, кавээна мудацкого и баб — ничем не интересовался. А страна, короче, другая стала, понял? Россия. И прочих стран теперь нет и не будет никогда и нигде. И Вертикаль — это… Это наше все, понял, короче? Как сказал Черный.

Неожиданно для самого себя Кузнецов обиделся на всю эту чушь и, совершенно забыв, что он действительно профессор, ответил достойно.

— Жалко, что я тебя, недоебка, тогда молотком не пизданул, — сказал Сергей Григорьевич довольно сдержанно. — Кто ж мог знать, что вырастет такой говнюк…

— Ну и пизданул бы, — еще сдержанней ответил шофер. — Меня бы оживили, и теперь я сидел бы вместо тебя, короче, а ты после колонии баранку крутил бы. Шоферов-то инфаркт реже хуярит, чем профессоров…

— Да, теперь видно, что родственники, — от души захохотал Михайлов. — Однако к делу. Ты гони по маршруту, — приказал он водителю, — а вы совершенно правы, Сергей Григорьевич, потому что я действительно хожу вокруг да около. Уж больно предмет сложный и ответственный…

— Кто такой Воробьев? — некстати вспомнил Кузнецов. — И почему горы опять Ленинские?

— Ленинские в рамках восстановления исторических названий, — терпеливо, как ребенку или иностранцу, объяснил Михайлов. — А Воробьевым, естественно, был тот не известный ранее никому человек, в честь которого горы какое-то время назывались. Ну и в рамках исторической справедливости… Нашли захоронение, потом вообще просто: стволовые клетки и прочая чепуха, — и пожалуйста, лежит себе как миленький. Хотя многие требуют предать земле по христианскому обычаю…

— Дурдом, — коротко определил ситуацию профессор.

— Сравнение с психиатрической лечебницей, профессор, — возразил полковник, — абсолютно неправомерно. Никакое общественное устройство не порождает так мало психических отклонений, как Вертикаль. Мы здесь все абсолютно нормальные люди! Все как один. Любой социологический опрос обязательно показывает девяносто процентов минимум. То есть «за» или «против» — это как пойдет и как подготовить страну, но процент всегда близкий к ста. Лучшая певица в ноябре? Девяносто четыре за… ну, не важно. А лучшая певица в декабре? Девяносто семь против… ну, против нее же. Черный? Девяносто восемь за. Белый? Девяносто шесть за. Черный против Белого — девяносто восемь за обоих. Результаты последнего опроса аннулировать как не соответствующие математическим законам? Девяносто один за…