Укротить ловеласа - Дарья Сойфер Страница 32

– Открывай! Открывай сейчас же! Я знаю, ты дома! – дверь ходила ходуном, не иначе Платон таранил ее чехлом от виолончели.

Надя вжалась в стенку и затаилась. Зажмурилась даже по-детски. Как будто если ты ничего не видишь, то и тебя никто не найдет.

– На-дя! – на лестничной клетке что-то громыхнуло. – Я ведь в окно влезу!

В очередной раз Надя оценила прелесть отдельной жилплощади. Будь она сейчас дома с родителями, сестрой и братом, кто-то из них бы точно сдался. Машка бы, может, и не особо сопротивлялась: открыла бы чисто из вредности.

– Ты что тут буянишь, а? – зазвенело сопрано Людмилы Сергеевны, соседки снизу.

Не то чтобы Надя первым делом по переезду перезнакомилась с соседями, она вообще комфортно себя чувствовала, не зная, кто обитает за стенкой. Людмила Сергеевна явилась сама, не успела Надя распаковать последнюю коробку. И будто снова запахло детством.

– Кто у вас тут топает? – Беспокойная старушенция мастерски вклинила нос в квартиру. – У меня муж лежачий, ему тишина нужна!

– Да я одна.

– Ты что, кирзачи дома носишь?…

Так и началось неприятное, но от этого не менее регулярное Надино общение с Людмилой Сергеевной. Та заглядывала каждый день, иногда и по два раза, и всякий раз неизбежно рассказывала про лежачего мужа и проверяла, не заселила ли Надя под шумок бригаду-другую таджиков. Сегодня же, впервые за все время, Надя была рада соседской ревизии.

– Я по делу пришел! – донесся снаружи ответ Платона.

– Знаю я вас таких, по делу! Заперто – значит, нечего колошматить! У меня муж после инсульта, ему тишина нужна!

– Послушайте, я очень сочувствую вашему мужу, но мне надо поговорить с подругой… Это важно!

– Нет ее, не видно, что ли?! – И в дверном глазке потемнело: Людмила Сергеевна лично решила проверить, видно или не видно. У Нади аж мурашки высыпали, даже сквозь дверь она чувствовала на себе испытующий взгляд.

– Да дома она, я точно знаю! – вмешался Платон.

– А если и так? Не открывает, значит, не хочет говорить с тобой. Тоже мне, переговорщик выискался… И правильно делает, что не пускает, она – девушка одинокая, ей зачем проблемы?

– А может, с ней случилось что-то! Она к телефону второй день не подходит.

– Ничего с ней не случилось, – проворчала Людмила Сергеевна уже тише. То ли Платон подкупил ее своей заботой, то ли выдал одну из своих фирменных улыбок, и старушка растаяла. – С утра еще топала, у мужа моего аж давление подскочило.

– Да, она может…

– И нечего мне тут ухмыляться! – отрезала Людмила Сергеевна, и Надя ей мысленно зааплодировала. Нашлась на свете женщина, способная противостоять Платоновой харизме! – Я сейчас полицию вызову!

– Да мне просто поговорить с ней надо! – взмолился Платон. Надя почти увидела, как он жалостливо поднимает брови, как пронзительно заглядывает старушке в глаза. Ну же, Людмила Сергеевна, не подведите!

– Вот участковому это и расскажешь! А ты там не топай! – И за дверью послышалось стихающее шарканье.

Надя осторожно, не дыша, на цыпочках приблизилась к глазку. Платон все еще стоял снаружи и сердито смотрел перед собой.

– Я все равно тебя найду, – сказал он тихо. – Вечно ты там сидеть не сможешь! – И наконец отошел к лифту, а Надя смогла выдохнуть.

Она знала, что рано или поздно ей придется поговорить с Платоном. Он имел право требовать объяснений насчет ее бегства, – по-другому увольнение назвать было нельзя. Но как еще ей было поступить? По кускам хвост не рубят, только сразу – и быстро.

Надя боялась не столько Платона, сколько собственной на него реакции. Он бы опять затеял умилительные разговоры по душам, начал бы извиняться, а уж это он умел делать мастерски. Если бы кто-то придумал международный конкурс по извинениям, Платон Барабаш взял бы гран-при, никаких сомнений. Кто знает, что бы он пустил в ход? Собственноручно приготовленный ужин, неприлично дорогие билеты на редкий концерт, пальцевого человечка, в конце концов. Или и того хуже, поцелуи со вкусом банановой пасты. Однажды Надя уже не устояла и вряд ли бы выдержала теперь.

Воскобойников уговаривал ее остаться, братья с сестрами подготовили интервенцию, Римма Ильинична строчила проникновенные сообщения. Надя не отвечала никому. Она приняла решение и никому не позволяла сдвинуть ее ни на йоту. Заблокировала Платона везде, где только можно, сдала все пароли начальству, затарилась едой, как будто вот-вот должен был грянуть апокалипсис. И заперлась. Так ведь лечат зависимость, – только полной изоляцией.

Конечно, ее ломало. Конечно, подмывало залезть в «Инстаграм», проверить, не выложил ли Платон новое видео. Хотелось позвонить хоть кому-нибудь из бывших коллег и узнать, кому откомандировали Платона. Но Надя крепилась. Отчасти потому, что в кои-то веки решила взять жизнь в свои руки, отчасти – из-за Лизы. Если бы Платона отдали ей, Надя бы просто не выдержала.

Первые дни оказались самыми трудными. Атаковала родня, звонили и писали разные люди по поводу концертов Платона. Да и сам он не унимался: то набирал ей с незнакомых номеров, то вот решил вломиться в квартиру. Честь и хвала Людмиле Сергеевне, обошлось.

Надя не знала точно, сколько времени ей понадобится, чтобы собраться с духом. Денежные запасы таяли, а идей, где работать дальше, не прибавлялось. Собственно, их вообще не было.

Любая работа, не связанная с музыкой, вызывала у Нади тошноту. Любая работа, связанная с музыкой, – тем более. Сидеть взаперти становилось невыносимо, и на четвертый день Надя поняла, что еще немного – и она превратится в овощ. Оделась – даже правильнее сказать, принарядилась, – накрасилась и вышла из квартиры куда глаза глядят.

Вечер был на удивление тихий и теплый, и, сверившись с календарем, Надя выяснила, что уже воскресенье. Город значительно опустел, видно, весь офисный планктон дружно хлынул на шашлыки. И Надя решила, что грех этим не воспользоваться, а потому рванула прямиком на «Пушкинскую», чтобы прошвырнуться по бульварам.

Деревья на Тверском мирно шуршали кронами, чирикали и пересвистывались разгоряченные весной птицы. Все вокруг дышало гармонией, и трудно было гонять взад-вперед депрессивные мысли и думать о работе. Надя позволила себе мороженое и просто брела вперед, позволяя легкому ветерку фамильярно трепать себя за волосы и щекотать под юбкой.

Как давно Надя не выходила на улицу просто так, безо всякого дела! Как давно не оглядывалась по сторонам, погруженная в вечные хлопоты! Платон со своей виолончелью казался теперь чем-то далеким и эфемерным. Сном, выдумкой, фантазией. Кем бы он ни был, сейчас Наде даже дышалось легче. И если бы в ушах не пели тихонько струны, она бы и вовсе забыла о существовании симфонической музыки.