Любовь в тягость - Элена Ферранте Страница 32

Нет, все было совсем иначе. Амалия ясно осознавала, что происходит, и уже четко наметила – как в случае с шитьем – последний, заключительный штрих своей биографии. Она вдруг придумала окончание истории, и Казерта, что бы он ни делал, не мог изменить траекторию событий. И конечно же, это Амалия уговорила его сойти с поезда в Формии. Вряд ли он хотел вернуться в те места, где в пятидесятые годы мы всей семьей (отец, Амалия, я и сестры) купались в море. Кстати, не исключено, что мама, думая, будто отец, спрятавшись непонятно где, продолжает следить за ней, решила ошеломить его выбором маршрута.

Они с Казертой зашли в несколько кафе, выпили, и между ними закрутилась какая-то новая игра – Амалия не предвидела этого, но игра ей нравилась. Судя по первому телефонному звонку, который я от нее получила, она не понимала, что происходит, – это доставляло ей удовольствие и одновременно настораживало. И хотя они сняли в гостинице два отдельных номера, второй мамин звонок в Рим заставлял усомниться, что она сидит в одиночестве у себя в комнате.

На следующий день они с Казертой доехали до Минтурно – на поезде, а может, на автобусе. Вечером поужинали, устроив себе настоящий пир, им явно было весело, они даже заказали две бутылки вина. Потом, к ночи, пошли на берег моря. На пляже мама надела вещи, которые думала подарить мне ко дню рождения. Вероятно, это Казерта подначил ее раздеться и примерить белье и халат, добытые им в магазине Восси. Но могло случиться и так, что Амалии, разгоряченной от вина и все еще подозревавшей отца в преследовании, самой пришло это в голову. Так или иначе, здесь не было никакого насилия – на это указало вскрытие.

Я отчетливо представила, как она снимает свой синий костюм и он, осиротевший, неподвижно застывает на холодном песке – точно так же, как застыл сейчас на стене. Нетвердо держась на ногах от выпитого вина, Амалия натягивает на себя дорогое белье, надевает платья, которые ей не по возрасту. И затем атласный халат. Должно быть, она чувствовала, что отныне ничего уже не вернется в старое русло и что в тот момент, когда она решила изменить маршрут и сойти с поезда в Формии, что-то в ее жизни оказалось утрачено навсегда – в отношениях и с отцом, и с Казертой, и, наверное, со мной. Сама она тоже перестала быть прежней: развязная и безрассудная, звонила мне по телефону – скорее всего, в присутствии Казерты, – чтобы дать понять, насколько туманна и нелепа ситуация, в которой она оказалась, и до чего странная, тягостная у нее жизнь. И конечно, когда она голая вошла в море, это был ее выбор. Я чувствовала: Амалия ощущает себя в тупике, ей некуда деться от взглядов этих двух пар глаз – взглядов, которые крадут ее “я”. Я чувствовала: она в отчаянии, оттого что отец не наблюдает за ней сейчас, а Казерта лишь одержим своими стариковскими фантазиями и не осознает смысла происходящего, – и, значит, свидетелей этой сцены нет. Мама сняла атласный халат и осталась только в лифчике от Восси. Скорее всего, Казерта был там, смотрел на нее и ничего не видел. Впрочем, я не уверена. Может, он ушел, прихватив с собой старую одежду Амалии. Или она сама сказала ему уйти. Вряд ли он решился бы унести ее вещи без разрешения. Несомненно то, что мама попросила его передать мне подарки и он пообещал выполнить ее просьбу, – вот суть последней сделки между ними: в ином случае Казерте не удалось бы получить ее ветхое белье, о котором он мечтал. Они наверняка говорили обо мне, о моем поступке в детстве. Вполне может быть, что Казерта уже мысленно вовлек меня в свою издевательскую игру. Ясно, что наваждения этого старика крутились в том числе вокруг меня и он хотел отомстить мне, словно я до сих пор была маленькой девочкой. Я представляла, как он сидит на песке, погруженный в шум прибоя и окутанный влажным воздухом, такой же растерянный и опьяневший, как Амалия, не способный понять, куда завела их эта игра. Кажется, Казерта даже не сообразил, что мышка, с которой он забавлялся, не выпуская ее из когтей большую часть своей жизни, сбежала от него и собирается утопиться в море.