Я – дочь врага народа - Таисья Пьянкова Страница 32

– Да говори толком! – потребовал Мицай.

Дарья и себе обострила голос:

– Ты ещё мне тут поори! Таку выскулить срамоту и псу невмоготу, а ему разом выкладай…

– А ты взялась сказывать, так неча язык завязывать…

– Я и сказываю для бестолковых: только что видела… идёт Марья улицей… Дыхни на меня посильнее, и я бы под забор свалилась, столь распьянёхонька! Ажно черти вокруг неё пляшут…

– Ясно-понятно. Рыбак рыбака… Да уж навязала нам Васёна соседей… Ишь ведь шлёнда… Уже успела к ним прилабуниться… – вздохнул Мицай. – Встать бы мне да прилабунить бы им всем…

Дарья на дедовы слова только вздохнула:

– Твоё, дед, нынче «встать» – разве что ворон пугать… Сам же ею и снабдил нашу Казаниху.

– Так ить поневоле… Марью-то мне аптекарь заодно с дитём навязал. Не мог же я эту поганку дорогой выбросить. Кабы зналось, за каким чёртом несёт её в деревню! Ишь ведь чё теперь прояснятся…

– Ну и чё там у тебя прояснилось?

– А то, что аптекарь, похоже, Марью подсовыват Осипу помощницей по детдому. Она же бестолковая, как помело: куда хошь, туды и метёшь… Воровать этим проходимцам за её спиною сподручней будет. Придись, все упущения на неё посписывают… И Сергея Никитича вровень с нею, чего доброго, поставят…

– Вона! – сообразила наконец и Дарья. – Ещё петух не пропел, а рассвет уже поспел? Собирается, значит, шабала у сиротского у стола – Тюха да Матюха да Колупай с братом… Придётся ить какие-то меры, однако, принимать!

– Надо будет, деревню поднимем… Ежели мы тут позволим сирот обижать, тогда зачем на фронте добывать победу?..

Зимняя ночь позволила Марии задолго до рассвета немного отоспать вечёрошний хмель. Но осадок всё же был тяжёл, как печной угар.

Потому, проснувшись, она собралась опять уснуть, да заинтересовал её разговор, который доносился из комнаты. Спросонья Мария не сразу, но узнала голос мужа.

– Как тут разберешь, – произнёс Сергей, – может, наоборот…

На его слова отозвалась женщина:

– Да разве это объяснишь? Пишу и пишу… как смотрю, как слышу, как дышу… – Голос был какой-то мягкий, жалобный. – Я об этом никогда не задумывалась…

– А напрасно, – не согласился Сергей. – У вас явный талант!

– Да таких талантов на Руси – хоть косой коси… Побольше бы времени да покоя…

– Насчёт покоя, – засомневался Сергей, – Лермонтов писал: «Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой, а он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой». Это он о поэтах. В непокое своевластие гармонии…

«Во завернул! – подумала Мария. – Сел на любимого конька… Кому это он там мозги крутит?»

– Главное в стихах – искренность, в ней вечность, – продолжал рассуждать Сергей. – А надуманные строки больны тленом…

– Твою мать! – прошептала Мария. – Сам-то… В собственной жене разобраться не может…

– Потому людьми принимается только родниковое искусство! – не умолкал за комнатной дверью Сергеев голос. – Не надо скрывать талант, он принадлежит всем. Бояться надо гордыни…

– Какая гордыня?! Я и не думала о себе о такой… Сочиняю, когда голова от заботы устаёт…

– А вы разве не испытываете при этом счастья?

«О дурак! – невольно подумала Мария. – Ещё вчера её приволокли из леса еле живую, а он про счастье талдычит».

И тут до Марии дошло, с кем это Сергей беседует в комнате:

«С Васёною, конечно. Сама-то Катерина на ферму на свою уже, поди-ка, ушпарила. А эти сидят милуются. Вот бы сейчас Фёдора сюда…»

Однако Марию следом же осенило:

«Васёна-то… Она ж давиться-то кинулась в березняк, когда я в деревню приехала. Вот оно что! Вот почему Сергей на меня даже смотреть не желает… Оба-на! Фёдора-то и в самом деле надо “накеросинить”. Он им тут наведёт… мятежной бури…»

Мария поднялась и в приоткрытую комнатную дверь попыталась разглядеть спину мужа. Он сидел у дивана. Его силуэт обрисовывался на фоне простыни, под которой лежала Васёна. Однако Марии показалось, что она видит нагое тело.

Уже слепая от злости, она шагнула через порог, возникла перед Васёной и, хотя увидела простыню, заблажила во весь голос:

– Чё заткнулась, халда? Знаю, за каким хреном ты в петлю полезла: я приехала… тебе помешала… Федька тебя отшил, так ты на моего Сергея нацелилась! Устроила театр! Кто хотел, тот уже давно задавился… А ты тут чего сидишь – арапа заправляешь? – развернулась она к растерянному Сергею. – Правильно мать хотела в районо на тебя писать. Не написала, дура! Успел в деревню на своих костылях ускакать…

Вдруг чья-то рука ухватила Марию со спины за волосы (не вырваться, не обернуться), силой довела до двери, толкнула через порог так, что она, задев плечом печную боковину, ухнулась плашмя на лежанку.

– Тут твоё отныне место! – услыхала она твёрдый голос Катерины. – В комнату – ни шагу!

Хмельная истома больше не терзала Марию. Почти угомонился в ней и скандал. Теперь на печной лежанке её держала осторожность, какой раньше она никогда не испытывала. И, только подумать, кто сумел защемить оглядкой её вольное нутро… Какая-то деревенская баба!

Мария села. Она попыталась взбодриться, вернуть самоволие, но серёдку обжигала какая-то ядовитая слизь непривычной осторожности.

– Вот сводня, – шептала она безголосо. – Нашла Сергею невесту… Я тебе найду! Сщас… Напугала… Да меня на всю деревню хватит… А с Васёной с твоею Федька сам разберётся…

Она ухмыльнулась больной ухмылкой так, что заломило висок.

– Чёрт! – выругалась неслышно. – Это дурак пьяный вечером об дверь шибанул. Синяка ещё не хватало. Утром и на улицу не высунешься. Васёна тогда успеет сто раз перед Федькой оправдаться. Чего доброго, ещё и на меня наведёт поклёп… Надо успеть до рассвета…

Она поднялась, осторожно прошла к вешалке, сняла свою шубейку, взяла боты, оделась уже в сенях и оказалась на улице.

Луны не было, но всё небо пузырилось звёздами. Мария спокойно добежала до знакомого двора. Пара окон, смотрящих на улицу, в этот час были прикрыты ставнями. Ставни светились узкими щелями. Понятно было, что в доме не спали.

Мария нашла щель пошире, пригляделась сквозь неё к заоконью, увидела Осипа. Он сидел у стола, держал на коленях заношенную свою стёганку. Ту самую хламину, которую видела Мария в Татарске, когда искала в летнике ключи от своего дома. Теперь Осип тонкими пальцами ощупывал её. В руке его вдруг появились ножницы. Концом острия он поддел стежок на стёганке, растянул прореху, просунул в неё палец… На столе в свете лампы заиграла золотом добротная цепочка.

Мария бросилась в сени, саданула по избяной двери кулаком, на пороге оттолкнула Осипа в сторону, в избе указала ему на окно и произнесла: