Мужчины и прочие неприятности - Кристина Ляхде Страница 32

ВЫРАЖЕНИЕ ЛИЦА ОННИ ПОЧТИ НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ, однако внутри него что-то подрагивало. Он лежал в больничной кровати, все еще изнуренный после тяжкого испытания, и его правая нога беспрерывно болела. Он с большим трудом, из последних сил тащился из леса и за время пути до дома полностью изнемог. На оборванном листе на стене, как ему показалось, он разглядел свое собственное фото. Лист размером А4, портрет, слово НАЙДЕН и номер телефона. Онни засунул бумажку в карман. В больнице, несмотря ни на что, ему было относительно комфортно. Постель была чистой, молчаливый и дружелюбный медбрат заботился о нем, никто ни о чем не спрашивал, не понукал, ничего не требовал. Обстановка была стерильной, что всегда плюс, предметы – стальными.

Теперь в ногах его кровати стояли, однако, две жены. Они казались почти идентичными, у них почти не было различий, кроме таких: у одной были короткие светлые волосы, у другой – темные длинные. Одна была высокой, другая – среднего роста. Одна носила очки, другая – нет. Но в целом они были практически одинаковыми. И у обеих были медальоны.

Это было необычным, однако Онни рассматривал других людей не как изображения, у которых есть наружность, а лишь как типажи, части экспозиции, принимающие определенную расстановку. Так, сотрудники были сотрудниками, то есть точно такой же группой, как и аналогичные им. В жизни Онни женщины были одной из групп. Была в его жизни женщина или нет, Онни было все равно, какая она. Исключение составляла определенная мягкость, которая, по его мнению, должна наличествовать. И улыбка. И чтобы не была пустой болтушкой.

Теперь Онни надеялся, что женщины как можно быстрее отойдут от его ног и вообще исчезнут из палаты. Онни предпочитал никогда не встречаться ни с кем глазами, если, конечно, это не было его выступление для людей перед телекамерой. По сравнению с объективом телекамеры в глазах было что-то слишком разоблачающее, интимное и проницательное, а сейчас вызывающе смотрящих пары глаз было одновременно две. Однако же все прошло сносно. Женщины не задавали каких-то мудреных вопросов, а только просто поинтересовались: “Как самочувствие?”, “Как кормят?”, “Хорошо ли относится к тебе медперсонал?”, “Почему у тебя смола в волосах?” Ему не нужно было отвечать, он же был пациентом.

Прекратите таращиться, ради бога!

– Поздравляю с Рождеством! – наконец сказала Лаура, кивнув Онни и Розе.

Она оставила на ночном столике плитку шоколада.

Уходя, Лаура заглянула в комнату медперсонала и попросила, чтобы ее данные были удалены из документов Онни. Она больше не была ему близким родственником.

– С Рождеством! – сказала Роза Онни и слегка пожала ему руку.

Уходя, она заглянула в комнату медперсонала и сказала, что ей можно всегда звонить, если будет что-то важное, связанное с Онни.

– ТА ЗАПИСКА БЫЛА ОТ ТЕБЯ, – сказала Роза.

Лаура кивнула.

– Это было немного спонтанно. Не могла сообразить, как можно предупредить тебя, прости.

– Как у вас было? – спросила Роза.

Лауре не нужно было торопиться с ответом, она добавила глинтвейна, и Роза приготовилась слушать.

– Все стало разрушаться, – начала рассказывать Лаура. – Сначала сломались маленькие вещи: рожок для обуви, тарелка. Отлетела ручка у холодильника, сгорел фен. Задняя стенка духовки начала нагреваться сама по себе. Я купила противопожарное одеяло и огнетушитель, а однажды даже пришлось вызвать пожарную команду. Вся инфраструктура начала разваливаться, несчастных случаев становилось все больше. Даже птицы падали с неба!

– Ого! – воскликнула Роза и обожгла язык горячим глинтвейном.

– Да и сами мы начали разваливаться, – тихо сказала Лаура. – Не знаю, как Онни, но я сама становилась все более одинокой, и мне было день ото дня все хуже. Однажды утром я проснулась и посмотрела на лежащего рядом мужчину. Он был для меня совершенно чужим, я не увидела в нем ничего знакомого.

– Абсолютно понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала Роза.

– Когда Онни пропал уже и физически, – продолжала Лаура, – я подумала, что это случилось очень вовремя. Я чувствовала себя так, будто бы очнулась от векового сна. Тогда я посмотрела, что же осталось от меня самой: там – рука, тут – нога. Я дотронулась до щеки и увидела в зеркале смутно знакомого человека, по которому так соскучилась. Я потеряла этого человека, а не того мужчину.

– Типично, – сказала Роза.

– Все остальное было мелочью, в конечном итоге все было мелочью, – сказала Лаура и вздохнула. – А хуже всего было то, что я боялась, что я уже мертва. Что я уже окончательно и бесповоротно – живой мертвец.

– А как ты? – спросила Лаура после небольшой паузы.

– Ну, откуда-то “сверхпланово” взялись предметы мебели, для которых не было места, которыми не пользовались и без которых жилье выглядело бы просторнее и гармоничнее, которые невозможно было передвинуть в одиночку, к тому же сначала нужно было понять, куда именно их передвинуть, – живописала Роза. Три изюминки в стакане с глинтвейном разбухли до размера небольших шариков.

– Тревожный симптом, – сказала Лаура.

– Точно. Хотя какой-то непонятный… Я пошла к врачу, – продолжала Роза. – Была во многих местах. И всегда какой-то дефект искали во мне самой. Неизвестный мужчина забрался ко мне в дом, а диагностировать и лечить начинали меня!

– Если бы ты могла исчезнуть, куда бы ты отправилась? – спросила Лаура.

– Из-за чего бы мне хотелось исчезнуть… – начала Роза.

– Из-за чего?

– Ну, некоторые вещи… Например, однажды, когда я пришла домой, – начала рассказывать Роза, – Онни почистил за меня все малярные валики и кисти. Они были аккуратными рядами разложены на картонке на полу. Не знаю, я почувствовала теплоту. Потом, после несчастного случая, я испугалась, что Онни умрет, он же все время чего-то ждал от меня. Он такой, непреодолимый. И я любила все сильнее, хотя даже не была в него влюблена.

– Замкнутый. Закрытый. Уживчивый. Очень тихий. Вернее, безмолвный, – Лаура описывала Онни. – Единственное, отчего он однажды когда-то взорвался, касалось Луны. Я тогда имела неосторожность пошутить об “Апполоне”.

– По-моему, очень трогательно, что у него на стене всегда висели фотографии кораблей “Эндьюранс” и “Апполона-11”, – продолжала она. – Думаю, этот неутомимый оптимист Шеклтон, умудрившийся целиком спасти свой экипаж в Антарктике в бесчеловечно тяжелых условиях, был его кумиром. Как и Армстронг с Олдрином, которые отважились на самую опасную авантюру столетия и ступили на поверхность Луны, хотя могли бы оставаться на спокойной и высокооплачиваемой работе в Хьюстоне. Мне кажется, эти фотографии рассказывали Онни о его мечтах и о нем самом – я хотела бы истолковать это так. Эти плакаты изображали не самих Шеклтона и Армстронга, а только их руководство экспедициями: “Эндьюранс” пришлось бросить во льдах, а устройство “Апполона” того времени по своей сложности не уступает разве что кофеварке. У человека подчас настолько велико желание ухватиться за другого человека, что, начиная с первой минуты, все знакомство сводится к тому, чтобы собираемые воедино мельчайшие обрывки нитей и их толкование совпали. Мы подделываем доказательства, которые находятся у нас перед глазами, себе же во вред.