Железо, ржавое железо - Энтони Берджесс Страница 31

называть вещи своими именами. – Она считает, что причиной тому еврейское происхождение.

Дэвид Джонс поспешил возразить:

– Нет, не в этом дело. Я работал с евреями. У меня одно время было полно посетителей евреев. Я против евреев ничего не имею.

Жена его прищурила балтийские глаза и, поджав полные славянские губы, промолчала. Интеллигентного вида молодой человек оторвался от мишени и произнес:

– Никто против них ничего не имеет. Вот только в эту войну мы из-за них ввязались!

– Ерунда! – резко возразил я.

– Почитайте «Еврейскую войну» Р.К. Крэмптона, – уверенно продолжал молодой человек, – почитайте «Семитский змий» Кларка.

– Иди-ка ты лучше… брюкву окучивай, – не сдержался я.

– Все, закрываем, – объявил Дэвид Джонс, – собери пустые кружки. А вы, – обратился он ко мне, – оставайтесь у нас, пообедаем. Расскажете нам все подробно, без посторонних.

Он пропустил меня за стойку. Я последовал за Людмилой Джонс на большую деревенскую кухню, увешанную гирляндами луковиц. Пахло чем-то очень вкусным. В печке горел огонь, рядом с ним стояло полное ведерко угля, в картонной коробке со старыми газетами дремала кошка. Людмила села в кресло возле камина и стала раскачиваться, глядя на меня исподлобья. Другое кресло-качалка, видимо, предназначалось для хозяина, потому что она указала мне на один из стульев в виндзорском стиле, стоявших у стола. Часы с кукушкой пробили час закрытия.

Людмила продолжала раскачиваться, не меняя выражения лица, потом подошла к буфету и вынула бутылку русской водки «Молния».

– Подарок родственника из русского посольства? – спросил я, пока она разливала водку по стопкам.

– А что в этом особенного? – резко спросила она.

– Я пил точно такую же у Беатрикс, видимо, из того же источника.

– Двоюродный брат, – сказала она по-русски и добавила: – По-вашему – кузен.

Она протянула мне стопку и подняла свою.

– Миру – мир, – произнес я по-русски.

– Вы – русский еврей?

– Нет, манчестерский.

Тут вошел Дэвид Джонс, поднял стопку и, буркнув «Давай», лихо ее опрокинул.

– Говорит, что он манчестерский еврей, – сказала Людмила.

– Ну что ж поделаешь, какой есть. Родителей и родину не выбирают.

– Я своего происхождения ничуть не стыжусь, – запальчиво сказал я. – Манчестерские евреи помогли сделать Манчестер таким, какой он есть. И не только Манчестер. Мой отец построил мост через Иордан. Мой дед был известным в Европе философом-атеистом.

– Не горячитесь, – успокоил меня Дэвид Джонс. – Я против вас лично ничего не имею. Просто манчестерские евреи в свое время ободрали меня как липку. Хорошо, что вы пришли, надеюсь, все станет ясно и никаких недомолвок между нами не будет.

– Вы имеете в виду женитьбу Реджа?

– Я старался дать им, всем троим, самое лучшее, – говорил Дэвид Джонс, глядя в свою стопку. – Это было совсем непросто. Денег у меня всегда было меньше, чем они думали, – отдельное спасибо манчестерским евреям. Оба, кроме младшего, он не такой способный, получили хорошее образование. Я от их образования только одного хотел, да так и не получил. – Он подождал, что я спрошу, чего же именно он хотел от их образования, и я спросил. – Я хотел, чтобы они объяснили мне, – проговорил он, делая ударение на каждом слоге, – что это за мир, в котором мы живем.

Аромат, исходивший от духовки, где подрумянивался пирог, одурял: я в ту пору был молод, здоров и отличался отменным аппетитом, особенно учитывая завтраки из яичного порошка. Наверно, у меня громко урчало в животе, потому что Дэвид Джонс сказал жене:

– Угощай гостя, детка.

– Parod, [37]– сказала Людмила и подала пирог с начинкой из баранины, лука, моркови и картошки, с хрустящей слоеной корочкой, с гарниром из маринованной свеклы, грецких орехов, печеной картошки и брюквы.

Дэвид Джонс налил мне и себе по кружке темного пива. Людмила запивала еду водой. Первые пять минут я был поглощен пирогом и не мог ответить на философский вопрос Дэвида Джонса. Действительно, все в этой семье были со странностями. Хозяева одобрительно глядели на то, как я управляюсь с пирогом.

– Да, оголодал ты, парень, – сказал Дэвид. – Небось муштруют вас и на голодном пайке держат, по собственному опыту знаю. Еще будет яблочный торт с заварным кремом.

– А откуда это вам известно, что у Беатрикс такая же? – спросила со вновь вспыхнувшей подозрительностью Людмила.

– Если вы о водке, я был в гостях у Беатрикс в Лондоне. Мы старые друзья. Однокашники.

– Непутевая она, – сказал Дэвид.

– Не согласен. Она самая умная и самая красивая девушка из тех, что я встречал, у нее прекрасная работа в Министерстве иностранных дел и впереди – блестящая карьера. А вы говорите – непутевая.

– Мы имеем в виду ее личную жизнь, – сказала Людмила.

– Ладно, не будем об этом, – сказал ей Дэвид, ожесточенно вонзив нож в корку пирога. – Идей всяких нахваталась, – поднял он глаза на меня, – ветер в голове. Дщерь удовольствий, так сказать. Меня воспитывали по-другому. Пороли ее мало, жалели. Экзамены, говорит, лучше всех сдала, а на мой вопрос ответить не может. А Реджу вообще ни до чего, кроме испанского, дела нет. Сами знаете, куда это завело: задницу надрали соотечественники его матери. И поделом. Разбойник с большой дороги, да еще и вор, но тут уж я его прижучил.

– Послушайте, – ответил я, пока Людмила накладывала мне добавку, – я учился философии, которая существует для того, чтоб давать ответы на жизненно важные вопросы, но на главный вопрос, – тот, что вы задали, – еще никому ответить не удалось. Чем больше учусь, тем яснее понимаю, что нет никакого ответа, вот и все.

Дэвид окинул меня взглядом человека, до которого стало доходить, что его крупно надули.

– Для чего же тогда учиться?

– Смысл учения, вероятно, в том, чтобы научиться искать ответы.

Джонс, кажется, этого не понял, поэтому продолжал свое:

– Мы заплатили за все не только монетой. Четыре года кровавой бойни. Меня ранило в боях, мать их попала в эту чертову революцию, в городе, который теперь, как его… Ленинград. Слава богу, хоть живы остались, другим не так повезло. Вот о тех, других, нам бы сейчас и подумать. Я работаю, скопил себе немного, ну и наследство кое-какое получил. Для чего нужны деньги? Нет, не на удовольствия, а чтобы знания приобрести. А знания, оказалось, тоже не купишь.

– Никогда, – согласился я. – Истинное знание не предмет купли-продажи. Одному Богу известно, для чего мы в этот мир приходим и почему вечно воюем друг с другом. Образование только помогает понять, что истина, к которой человек стремится, недостижима.