Путешествие в Ур Халдейский - Давид Шахар Страница 31

— Ой, это ты, Шошан! — воскликнул Толстый Песах при виде Срулика, вошедшего и усевшегося рядом с Яэли. — Давненько мы тебя здесь не видали!

С широкой улыбкой, показывающей обширные зазоры между короткими зубами, с сияющими над полными щеками глазами и трясущимся над проворными ногами брюшком, он поспешил обслужить клиента, вернувшегося с повинной из кафе «Гат». Срулик каждый раз заново изумлялся проворству этого потного тела, умевшего танцевать не только хору и краковяк, но и танго и вальс получше своих субтильных клиентов, и тому, как его толстые пальцы умудряются справляться с тонкими вещами: вынуть соринку из глаза и ввинтить малюсенький винтик в глубине машинки для кручения фитилей успешнее, чем длинные костлявые пальцы его напарника, Грустного Йомтова ^[34]. В отличие от Йомтова, который, казалось, погружался во все большее уныние с каждым новым клиентом, Толстый Песах спешил улыбнуться всякому входящему и так же, как хотел по доброте душевной угодить любому кушаньем и выпивкой, с добавлением щепотки лести в качестве радующей душу приправы подавал порцию сплетен, приготовленную на вкус посетителя.

— Давай-ка посмотрим, Шошан, сколько ты тут не был?

Срулик действительно не мог точно ответить на этот вопрос, и ему ничего не оставалось, как положиться на слоновью память Толстого Песаха.

— Минуточку… да с Хануки! Не меньше полугода.

При этих словах Срулик вспомнил, что это действительно было на Хануку. На Хануку он впервые сел за столик Ориты в кафе «Гат», и там она предложила ему съездить вместе с ней в Иерихон.

— Ну так как же? Ты проводишь время в кафе «Гат» с высшим обществом? С английскими господами и арабскими эфенди? Я слышал, что ты отличился на экзаменах и что ты организуешь археологическую экспедицию в Ур Халдейский. Да… кто же об этом говорил? Минуточку — не говори мне! Это был, кажется, Гавриэль Луриа!

Острая боль прервала дыхание Срулика при имени Гавриэля Луриа, прозвучавшем в устах Толстого Песаха, и покончила с удовольствием, которое доставили ему речи о его успехах на экзаменах и об организации археологической экспедиции. Один из испытанных и проверенных способов Толстого Песаха потрафить собеседнику заключался в повышении оценки на порядок при сохранении правдивой основы тех приятных вещей, которые он собирался ему сообщить. Так намерение Срулика отправиться в Ур Халдейский превратилось в «организацию археологической экспедиции», и, несмотря на нарочитое преувеличение, Срулик продолжал бы наслаждаться теплым приемом, устроенным в его честь, когда бы к этому не примешалось имя Гавриэля, однозначно доказавшее ему, что случилось то, чего он боялся: Орита поспешила предложить Гавриэлю присоединиться к поездке в Ур Халдейский. Толстый Песах не знал, какую муку он причиняет Срулику, и хотел только сделать ему приятное. Даже сплетничал он, чтобы порадовать слушавшего, а вовсе не из какого-либо злого намерения повредить тому, о ком говорил. Он и Луидора любил и в тяжелые минуты тайком давал ему деньги в долг, опасаясь, как бы это не стало известно его напарнику, Грустному Йомтову, а Яэли уважал и гордился ею — она была главным достоянием кафе «Кувшин». И тем не менее он не мог сохранить такой большой и восхитительный секрет, и когда случалось появиться кому-нибудь из завсегдатаев этого места, Толстый Песах просто булькал от предвкушения того колоссального наслаждения, которое он собирался доставить вкусной и хорошо наперченной порцией жены Потифара, которую подаст ему на закуску совершенно бесплатно.

Одновременно с болезненным сознанием, что если Орита и поедет с ним одним, то это произойдет только потому, что Гавриэль не захочет или не сможет откликнуться на ее просьбу к ним присоединиться, в душе Срулика поднялась волна великой жалости к Луидору Молчальнику. Ведь Срулик-то знал, что этот бедолага не заслужил ни ореола славы, в одну ночь выросшего вокруг него, ни ревности вожаков «Кувшина», видевших в нем, в этом чудаке, внезапно исчезнувшем только для того, чтобы придать всему еще больше загадочности, тайного любовника Яэли. Луидор не был знаком со Сруликом, и Срулик не был знаком с Луидором, то есть они никогда не были представлены друг другу общим знакомым, да и видели друг друга только случайно, главным образом в кафе «Кувшин», как чужие люди, не обменивающиеся даже приветствиями. Срулик не ведал, узнает ли его Луидор, и ему никогда не приходило в голову с ним сблизиться, и тем не менее он слышал про все, произошедшее с ним в ту ночь, собственными ушами из уст самого героя, находившегося за ширмой, — из уст Луидора Молчальника собственной персоной.

Это была деревянная ширма — изделие старой Розы, установившей ее в углу двора, чтобы собирать за нею все белье, полученное ею на дом для стирки. Роза стирала главным образом в домах работодателей, но все те молодые холостяки, что жили в съемных комнатах без каких-либо приспособлений для стирки, приносили свои вещи ей на дом, и им она назначала более низкие цены. Луидор Молчальник был одним из них, но в отличие от прочих, появлявшихся к вечеру, Луидор почему-то являлся со своим маленьким свертком рано поутру. Когда Срулик вставал чуть свет, чтобы подготовиться к экзамену или подать матери стакан чаю (стакан чаю на заре был лучшим лекарством для утоления ее сердечной скорби), он иногда видел сквозь зарешеченное окошко кухни Луидора Молчальника, опускавшего свой маленький сверток на землю за деревянной ширмой и усаживавшегося на нем, пока Роза, обнаружив его, не выходила перекинуться с ним словечком. Он рассказывал Розе о себе в третьем лице, начиная так:

— Послушайте, что случилось с моим другом…

Когда он так не начинал, Роза спрашивала:

— Как поживает ваш друг?

Встав чуть свет, чтобы погладить рубашку к последнему выпускному экзамену, Срулик услышал обо всем, что случилось с «другом», но более всего поразился реакции старой Розы.

— Вы ведь знаете, что мой друг любит одну девушку, которую зовут Офра, — начал Луидор в то утро, охраняя не только себя, но и имя Яэли.

Этот самый друг не мог больше держать свою великую любовь в тайниках сердца и тысячу раз решал открыться Офре, но в последнюю минуту, находясь перед ее дверью, отступал, потому что ему не хватало духу. В конце концов ему пришла в голову идея написать все, что было у него на сердце, и подсунуть письмо ей в комнату через щель под дверью. Поздно ночью, когда она, по его мнению, спала, он отправился по аллее Русского подворья, поднимающейся в сторону ее дома, и, уже находясь от него в считанных метрах, услышал за спиной звук приближавшихся женских шагов. «Это она», — подсказало ему сердце еще прежде, чем он обернулся и действительно увидел ее фигуру, торопливо поднимавшуюся по Русскому подворью.

— Это — перст Божий. Сейчас или никогда!

И весь он начал дрожать от возбуждения. Все тело его затряслось, как тогда, когда лихорадка охватывала его в иерихонских степях. Он сделал один шаг в ее сторону и почувствовал, что вот-вот рухнет на колени, охваченные конвульсивной дрожью. По счастью, под деревом оказалась скамейка, и он опустился на нее. В тот самый момент девушка подошла к нему и посмотрела на него с испугом, а когда узнала, глаза ее просияли и она нежно спросила: