Южнорусское Овчарово - Лора Белоиван Страница 31

– Интересно, что там у тебя внутри ствола, – раздумчиво говорил он. – Пишут, что пустота вроде. Посмотреть бы, – и переходил к следующему.

Папайи зацвели таким обильным цветом, какой Полю Гогену и не снился. Прогнозировалось по десятку плодов с каждой пальмы. Так, в общем-то, потом и было.

И все б ничего, если бы фруктовый сад Петра Ефимовича вел себя в тот первый папайный год таким же примерным образом – или, наоборот, не стал бы брать пример с папай. Но яблоням, грушам, сливам и алыче что-то взбрело, и они принесли урожай, который страшно огорчил не только Петра Ефимовича, но и половину Южнорусского Овчарова.

Все, что уродилось в саду Евсенок и чему предстояло стать сырьем для плодового вина, оказалось папайей. Не прямо, конечно, папайей-папайей – это невозможно, – но чем-то вроде нее. Например, яблоки были с виду как яблоки, но со вкусом папайи. Груши – с виду как груши, но со вкусом папайи. Все, что удалось собрать со слив – а собрать удалось пару центнеров, – было со вкусом папайи. И алыча не отличилась оригинальностью, уродив ягоды со вкусом папайи.

– Да ты спятила, что ли! – ругался Петр Ефимович на самую свою любимую антоновку. – Ты чего тут народила мне?

Он стоял под антоновкой и чуть не плакал. Яблоня и другие фруктовые деревья, слышавшие все, не знали, куда деваться от стыда и ужаса.

– Дерево оно и есть дерево, – говорил потом Петр Ефимович. – Оно же дебил. Ни черта не соображает. Увидели папайю до самого леса и решили, идиоты, что мне папайя теперь всех милей. Дураки. Народили мне тут. Дебилы.

Вино, впрочем, у него все равно в ту зиму покупали, тем более, продавал он его всего по десятке за полуторалитровку. Странное это было вино – откроешь бутылку, а там нектар и амброзия. Слишком густое, слишком сладкое. Невозможно пить: пару глотков сделаешь, и все. Разбавляли водой.

Что касается собственно папай, то никто не верил, что они перезимуют. Они бы и не перезимовали, но в августе, за два месяца до заморозков, скептичный ботаник приехал в Овчарово и о чем-то долго говорил с Ефимычем. А потом позади евсенковского сада началось строительство. Оно длилось три недели и завершилось ровно в тот день, когда в обеих овчаровских школах должно было настать первое сентября, но его отменили, потому что на полуостров надвигался страшный тайфун, который, впрочем, удачно миновал и деревню, и ее окрестности: оранжевый змей Гамизова был прекрасно виден с нашего берега в течение всего штормового предупреждения.

Молочного цвета полупрозрачное сооружение выросло на том месте, где овчаровцы уже почти привыкли видеть пальмы евсенковских папай. Сперва вокруг пальм собирали алюминиевый каркас, затем на каркас навешивали карбопластовые панели, пропускающие ультрафиолет, но препятствующие выходу тепла, затем устанавливали дорогущие солнечные батареи и аккумуляторы, чтобы дневной свет накапливался и превращался в ночной подогрев – все было сделано грамотно, по науке. Директором теплицы стал, разумеется, ботаник. Отнеслись к нему в Овчарове по-разному, и человек он действительно сложный, но если бы не он, то черта с два получил бы Ефимыч грант на теплицу, а ботаник получил, и Ефимыч занял в ней должность главного агронома. Подчиненных у него, впрочем, не было.

Папайи, что обосновались в садах овчаровцев, хозяева на зиму заносят в тепло: с одной-двумя пальмами это вообще не проблема, растишь их в больших горшках и горя не знаешь – весной выносишь, зимой заносишь. Мы, например, каждый год так и делаем, и нормально, хороший урожай, нам, во всяком случае, хватает. А вот те, что были высажены Петром Ефимовичем и тетей Ирой в поле, – те совсем другое дело. Те круглый год растут в грунте, и ничего им под карбопластом не делается.

– Ну что, спилить? Спилю, наверное. Заодно посмотрю хоть, какой там ствол внутри, – вел Ефимыч свои агротехнические разговоры под куполом теплицы, когда однажды, уже в марте, приехавший без предупреждения ботаник не ворвался в цветущий папайный сад с перекошенным от ужаса лицом:

– Ефимыч! – от двери заорал начальник теплицы. – Твою мать! Я ж тебе еще в сентябре сказал: подключи батареи!!! С первым заморозком!!! Сказал же!!! Всю зиму!!! Твою мать!!!

С пилой в руке оглянулся на начальника Ефимыч, постоял с минуту, а затем пожал плечами и молвил:

– Ну, забыл.

Говорят, здорово влетело Ефимычу от ботаника, но фруктовым деревьям в евсенковском саду попало гораздо крепче, потому что оставить постоянную клиентуру без кислой бормотухи, да еще и второй сезон подряд, было бы для Ефимыча совершенно немыслимо.

– Спилить? Нахрен мне такие яблоки, а? Да еще, поди, вымерзнешь. Нежная ж яблоня, тропическая, куда деваться.

И гладил виноватые стволы правой рукой, свободной от пилы.

Петр Ефимович Евсенко – это все в Овчарове знают – левша.

Австралийская квакша

– Вы русалок лечите?

Сколько б раз мы ни говорили, что уже ко всему привыкли в Овчарове, всегда найдется кто-нибудь, кто взорвет наш мир. К мирообрушению мы тоже привыкли. Когда оседает пыль, просто принимаемся строить все заново, с поправками на ветер. Сперва строили на сваях, затем перешли на воздушные подушки. На подушках наш мир шатается, но уже почти никогда не падает. Почти никогда.

– Кого??!

– Вот, у вас же написано: «Помощь морским млекопитающим». Там русалка.

На нашем заборе действительно висит большой баннер про помощь. Баннер не врет. Пять или даже шесть месяцев в году, иногда с марта по июль, иногда с апреля по август, а иногда и с мая по сентябрь у нас во дворе живут тюленьи сироты: так сложилось исторически. Живут они у нас, пока не окрепнут достаточно, чтобы можно было выпустить их в море. В годы, когда после выпуска остается кусочек лета, мы используем бассейны для выгула водяных черепах. Но баннер про тюленей висит круглый год. На баннере – тканевый принт с изображением тюленя. Принт сделан с фотографии, поэтому перепутать невозможно. Круглое лицо, круглые глаза, ласты: тюлень.

– Русалку там на берег выкинуло. – Наш посетитель крутит в руках железяку, напоминающую втулку от мотоцикла. – Я ее откачал, как смог, но слабая. Вот, за вами приехал.

– А что, скорую нельзя было вызвать?

– Да не поедет к ней скорая, – досадливо отмахивается он. – Не понимаете?

– Извините. – Мы растеряны и не знаем, как себя вести с психом. – Как вас зовут?

– Афанасьев. – Псих глянул на нас удивленно. Мгновенно сложилось понимание, что Афанасьев не привык к тому, что его не знают. – Петр Владимирович.

И добавил:

– Колдун.

Потом нас спрашивали: он так и сказал – «колдун»? Просто «колдун», и все? Он так никогда не представляется, никому. Он всегда говорит о себе: «Афанасьев Петр Владимирович. Самый великий в мире колдун».