Затерянный город Z - Дэвид Гранн Страница 31

«Для членов моих отрядов напряжение всегда было слишком сильным, – признавал Фосетт в письме к Келти, добавляя: – Во мне нет снисхождения к неумению».

Келти мягко урезонивал своего друга: «Я очень рад слышать, что вы по-прежнему в превосходной форме. Должно быть, у вас великолепная конституция, коль скоро вам удается вынести все, что вам приходится выносить, и при этом ваше самочувствие нисколько не ухудшается. Боюсь, из-за этого вы становитесь чересчур нетерпимы по отношению к людям, которые пребывают не в такой прекрасной форме, как вы».

Несомненно, Келти имел в виду главным образом одного человека – исследователя, чье сотрудничество с Фосеттом в 1911 году обернулось катастрофой.

Казалось, это был идеальный тандем: Джеймс Мюррей, великий полярный исследователь, и Фосетт, великий амазонский путешественник. Вместе они могли бы преодолеть сотни миль неизведанных джунглей, окружавших реку Хит, пройдя вдоль северо-западной границы Боливии, там, где страна примыкала к Перу. Они планировали создать карту этого региона и изучить его природу и обитателей. Этот поход одобрило Королевское географическое общество – так почему бы и нет?

Мюррей родился в Глазго ^{27} в 1865 году. Этот сын бакалейщика был склонен к странствиям и обладал блестящим умом; в юности, когда как раз недавно открыли микроорганизмы, Мюррей страстно увлекся их изучением и, вооружившись едва ли не одним только микроскопом да сосудом для сбора образцов, превратился, можно сказать, в эксперта-самоучку, а позже стал признанным во всем мире специалистом в этой области. В 1902 году он участвовал в геодезическом обследовании илистых глубин шотландских озер. Пять лет спустя Эрнест Шеклтон включил Мюррея в состав своей антарктической экспедиции, где тот собрал совершившие переворот в науке данные по морской биологии, физике, оптике и метеорологии. Позже Мюррей стал соавтором книги «Антарктические дни», где, в частности, описывал, как они везли санки по снегу: «Когда ты их тащишь, тебе чересчур жарко, когда отдыхаешь – слишком холодно. А впереди – ледяной барьер, который тянется до самого горизонта». Ненасытно любознательный, тщеславный, непокорный, эксцентричный, безрассудно храбрый самоучка, Мюррей казался двойником Фосетта. Он даже был художником, как и Фосетт. В сентябре 1911 года, когда Мюррей прибыл в Сан-Карлос, форпост на боливийско-перуанской границе, Фосетт заявил в письме, адресованном Королевскому географическому обществу: «Этот человек достоин восхищения, он подходит для нашей цели».

Но если бы кто-нибудь присмотрелся к их характерам пристальнее, он заметил бы тревожные сигналы. Мюррей был всего на два года старше Фосетта, но в свои сорок шесть он выглядел иссохшим и потрепанным; его лицо, с аккуратно подстриженными усами и седеющей шевелюрой, прорезали резкие морщины, а тело имело какие-то нездоровые очертания. Во время экспедиции в Шотландию он пережил физический слом. «У меня тогда был ревматизм, воспалились глаза, бог знает что еще», – вспоминал он. А в экспедиции Шеклтона он был начальником базового лагеря и избежал самых суровых условий.

Более того, от великого полярного исследователя и великого исследователя Амазонии требуются далеко не одни и те же качества. Во многих смыслах эти работы являют полную противоположность друг другу. Полярный исследователь должен уметь выносить едва ли не семидесятиградусный мороз, постоянно сталкиваясь с одними и теми же напастями: обморожениями, трещинами во льду, цингой. Он выглядывает в окно и видит лишь снег и лед, снег и лед – безжалостную белизну. Психологический ужас заключается в том, что этот ландшафт никогда не меняется, и твоя задача – подобно узнику камеры-одиночки, выдержать сенсорную депривацию. Напротив, амазонский путешественник, погруженный в жару, точно в котел, непрерывно испытывает удары по всем своим органам чувств. Вместо льда здесь дождь, и везде, куда бы ни ступил исследователь, его подстерегает новая опасность: то малярийный комар, то копье туземца, то змея, то паук, то пиранья. Сознанию приходится постоянно бороться со страхом: ты словно все время в осаде.

Фосетт давно был убежден, что Амазония – регион более трудный для исследования и более важный в научном отношении (ботаническом, зоологическом, географическом и антропологическом), нежели тот, изучение которого он презрительно именовал изысканиями в «бесплодных голых землях, покрытых вечным льдом». И он с раздражением относился к тому, как сильно полярные исследователи захватили воображение публики и какое гигантское финансирование они получают. В свою очередь, Мюррей был уверен, что его поход с Шеклтоном – путешествие, превозносившееся громче, нежели любое из фосеттовских, – делает его выше того человека, который возглавляет нынешнюю экспедицию.

Пока два путешественника присматривались друг к другу, к ним присоединился Генри Костин, британский капрал, который в 1910 году, устав от армейской жизни, ответил на газетное объявление, которое Фосетт разместил в поисках склонного к приключениям компаньона. Низкорослый и коренастый, с густыми усами а-ля Киплинг и глубоко посаженными глазами, Костин оказался самым выносливым и способным помощником Фосетта. Он был в великолепной физической форме, так как в армии служил инструктором по гимнастике; кроме того, он был стрелком мирового класса. Один из его сыновей позже дал ему следующую краткую характеристику: «Крепыш, не терпящий болтовни».

И наконец, в состав отряда вошел Генри Мэнли, двадцатишестилетний англичанин, указавший в качестве профессии слово «путешественник», однако пока мало где побывавший. С ними отправились также несколько носильщиков-туземцев.

4 октября 1911 года экспедиция приготовилась выступить из Сан-Карлоса и начать пешком продвигаться на север по берегам реки Хит. Один из боливийских офицеров предостерегал Фосетта, не советуя ему идти в этом направлении. «Это невозможно, – говорил он. – Гуарайю [индейцы] – злой народ, и их так много, что они даже осмеливаются появляться здесь и нападать на нас, вооруженных солдат!.. Рискнуть пробраться в самую глубь их страны – чистейшее безумие!»

Но Фосетта это не испугало. Как и Мюррея: в конце концов, разве в джунглях труднее, чем в Антарктике? На первом этапе пути отряд с радостью пользовался вьючными животными, на которых Мюррей вез свои микроскопы и сосуды для образцов. Однажды ночью пораженный Мюррей увидел, как полчища летучих мышей-вампиров пикируют с неба, нападая на вьючных животных. «Несколько миль они прошли с ужасными ранами, истекая кровью», – записал он в дневнике. Передние зубы у летучих мышей были острые как бритва, и они прокалывали ими кожу жертвы так быстро и хирургически точно, что зачастую та даже не просыпалась. Своими желобчатыми языками мыши всасывали кровь, иногда в течение целых сорока минут, выделяя при этом особое вещество, мешавшее крови сворачиваться. Кроме того, мыши могли служить переносчиками одного из видов смертоносных микроорганизмов.

Люди быстро промывали и перевязывали животным раны, чтобы в те не попала инфекция, но это была не единственная их забота: как Костин и Фосетт знали по предыдущему путешествию, эти вампиры питаются и человеческой кровью. «Нас всех искусали летучие мыши-вампиры, – позже вспоминал Костин в письме. – Майора кусали в голову, а меня четыре раза укусили в костяшки пальцев на правой руке, по разу в каждую… Поразительно, сколько крови теряется от таких маленьких ранок».