Детская комната - Валентина Гоби Страница 31

Сабина говорит, что у детей тоже есть вши. Она приспускает ползунки Саши-Джеймса. Саша начал стареть, Мила замечает медленное истощение, как у Джеймса, и вместо того, чтобы смотреть на его увядающее лицо, она смотрит на тонкие, но пока еще почти не тронутые голодом, едва желтые ноги – они еще держатся; на бедре маленькая красная дырочка. Сабина говорит: «К счастью, он не может почесать свою рану, она расположена слишком низко. Другие дети исцарапали себе лицо». Сабина и голландка раздевают детей два раза в день и одну за одной снимают спрятавшихся в складках вшей. Когда Мила возвращается к тифозным больным и берет в руки швабру, она думает: «Эти женщины точно все умрут, от тифа или после отбора, поскольку они слишком опасны для лагеря и для эсэсовцев, а самое главное – их нельзя показывать русским или американцам». Какое облегчение, когда Kinderzimmer переводят в блок № 32, освобожденный от заключенных, подальше от тифозных. Блок окружен колючей проволокой. Колючая проволока внутри колючей проволоки – зачем это?

Однажды в Revier приходит дрожащая Адель, глаза она прикрывает рукой. У Адель длинные белокурые волосы, бледная кожа. Она похожа на сказочную принцессу с книжной картинки, которая сидит на вершине башни, подперев щеку рукой. Ее волосы украшает цветок, и за ней приезжает принц на белом коне. Мила видит, что Адель идет маленькими шажками вслепую, и крепче сжимает рукоятку швабры. Адель укладывают на нары к одной тифозной, и она натягивает себе на голову простыню. Мила подходит ближе, медленно проводит шваброй под нарами Адель, выигрывая время:

– Адель, это я, Мила.

– О Мила, сегодня так солнечно!

Под простыней ее тело съеживается.

– Я хочу потрогать твой лоб.

– Нет, ни в коем случае, ни в коем случае.

– Ты хочешь пить?

– Мне нужно поспать, потом станет лучше, понимаешь, отец ждет меня на вокзале, не хочу, чтобы он волновался!

Простыня пропитывается потом, на ней прорисовывается лицо Адель, его впадины и изгибы, словно на саване.

– А возможно, мой пес тоже там будет. О, это солнце! Мила, закрой шторы, пожалуйста…

Мила делает круг вокруг нар, продолжая мыть.

– Мила, будь осторожна, у многих тиф. Мы с женихом поедем в Анси на озеро, если бы ты видела мое платье… о, мои глаза…

Кашель раздирает ее.

– Ш-ш-ш-ш, Адель, отдохни.

– Нужно немного поспать… Я сажусь верхом на Оникса, а ты позади меня.

– Конечно.

Наверное, в Равенсбрюке Германия никогда не проиграет. Тогда о чем говорят воскресные хоры на пяти языках, песнопения в праздничные дни, рождественские фигурки из хлебного мякиша, которые стоили десяти дней выживания; о чем говорит рассказанное однажды вечером подругам стихотворение, маленькое стихотворение из детства про бабочку и полевой цветок, которое никак не забывается; о чем говорит жалость эсэсовки к раненой птице; о чем говорит концерт на ногтях, сыгранный для Жоржетты; о чем говорят ажурные носовые платки, вышитые по ночам, кусочки украденного угля, четки, изготовленные из бракованных деталей «Siemens»; о чем говорит то, что одна женщина вырезает орнамент на своем деревянном котелке, просто для красоты, и то, что другая ворует твои носки, лежащие на краю умывальника; о чем говорят отломанные от булавок иголки в ширинках солдатских брюк, которые шьют в Betrieb; о чем говорит то, что в день твоего прибытия в лагерь ассистентка врача, тоже заключенная, умалчивает о том, что ты беременна, и спасает тебя; о чем говорит урчание в животе младенцев в Kinderzimmer; о чем говорит грудь Ирины, полная молока, которое она отдает Джеймсу; о чем говорит забота Сабины, когда она укладывает мертвого Джеймса в руки мертвой матери; о чем говорят открытые глаза Саши-Джеймса, о чем говорят слова любви, которые ему говорит Мила; о чем говорят тощие дети, которые играют в шарики на Lagerplatz; о чем говорит то, что каждую ночь тело Терезы приклеивается к телу Милы; о чем говорит колючая проволока под напряжением и то, что уже на протяжении многих месяцев там не сушится ни единого клочка мяса; о чем говорит то, что немка бьет по рукам женщин, которые чешутся; о чем говорят сотни раз произнесенные вслух кулинарные рецепты; о чем говорит белый круглый воротник заключенной, который она пошила из подола своего платья и который стоил ей двадцати пяти ударов палкой; о чем говорит смех Blockhowa, когда она видит, как заключенная копирует Аттилу; и самое главное: о чем говорит то, что ты еще можешь радоваться при виде отблесков солнца в сугробах на Lagerplatz во время утреннего Appell, при виде хрустальных вспышек, которые тебе совсем не безразличны? О чем это говорит? О том, что ты это видишь, что от этого у тебя слезятся глаза, что на одну секунду все отодвигается на задний план и в эту долю секунды ты прикасаешься к прекрасному. О чем все это говорит? Да о том, что даже в Равенсбрюке Германия не выиграла и никогда полностью не выиграет.

Но Лизетта мертва.

Виолетта мертва.

Мать Луизы мертва.

Джеймс мертв.

Марианна мертва.

Сили мертва.

Мать Саши мертва.

Венгерские еврейки из палатки исчезли.

Адель умирает, и все те, у кого нет имен, – Германия никогда не проиграет.

Что же это значит: выиграть или проиграть? Тереза ответила бы: «Ты проигрываешь, когда ты сдаешься».

Повсюду смерть. В это утро, пятнадцатого января, Мила запоминает число. Она начинает запоминать даты. Не сдаваться, говорит Тереза, и Мила начинает в это верить и верить в то, что однажды она сможет об этом рассказать. Утром пятнадцатого января в блоке № 10 не проснулись десять туберкулезниц, остальные на грани комы. Одно за другим выносят тела, Schwester Марта отдает приказы, и даже Милу зовут на помощь. Они тащат тела, чьи ноги волочатся по земле и кровоточат от рывков, – эти женщины умерли только что. Мила второй раз идет в морг, возле ступенек ее рвет. Этой ночью работала Дарья, и, пересекая площадь, она шепчет Миле: «Schlaftablette». Все понятно, Schlaf – это сон, tablette – это таблетка, Schlaftablette – снотворное.

Дарья продолжает, оглядываясь вокруг: «Schwester Martha, zu viele Schlaftablette. Weiss Pulver, – говорит она, глотая слова. – Zu viel weiss Pulver, – и, уходя: – Du musst sprechen». ^[92]

Так вот, пятнадцатого января, нет, в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое января, нужно запомнить дату, отпечатать ее в памяти раз и навсегда, Дарья видела, как Schwester Марта давала туберкулезницам белый порошок, и многие из них умерли. Говорить прямо сейчас. Настал ее черед, она не сдастся. Мила рассказывает об этом, распространяет новость, ей больше не нужно шифровать послания музыкальными нотами, чтобы перенести на них реальность, записать на партитуре вещи, перед тем как о них узнают в реальности. Она говорит, она не сдается, она видит. И эта новость распространяется по всему блоку, переходит из блока в блок, и это не сплетни, потому что это кто-то видел, а самое важное – увидеть. Дарья видела, Мила «позаимствовала» ее глаза: если туберкулезницы не идут в Revier, их травят.