Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая Страница 31

Но ее по-прежнему звали Нина. Она не могла простить родителям своего имени.

А их – тех, других – звали по-настоящему, звали так, что услышишь – не забудешь: одну Руслана, другую Яна.

Высокая, худющая, мрачная – Руслана. Маленькая хохотушка с нарисованным личиком – Яна. В Руслане было что-то цыганское, в школе поговаривали, что в ней течет цыганская кровь. Она стриглась коротко, у нее были черные очень прямые волосы, которые торчали во все стороны – такая стрижка называлась «французский выщип». Руслана красила глаза, губы – но не сильно, едва-едва, ей необязательно было рисовать себе лицо: ее и так было заметно. Ее глаза полыхали мрачным огнем, и она выделялась среди целой толпы нарядных школьниц.

А Яна так много смеялась, что у нее рано появились морщинки возле рта. Очень нежные, обаятельные морщинки. Голова у Яны была выкрашена в разные цвета: светло-блондинистый с белыми перьями, огненные завитки пожара, темная зола пепелища… Нине нравилось рассматривать волосы Яны. Они жили отдельно, сами по себе – блестящие, живые. Даже мертвой зимой они всегда были открыты и хранили в себе запахи и краски лета. Таких волос не было ни у кого не только у них в школе, но и во всей Москве.

Один раз Нина видела, как Яна бежит по улице одна. Издали она казалась беззащитной и крошечной, как Дюймовочка. Летний ливень хлестал отвесно, сбивая листья, и ее кроссовки шлепали прямо по воде. Куртка от дождя потемнела. Чтобы укрыться от холода, она сложила на груди руки – жалобно, как будто о чем-то умоляла. Нине казалось, что до нее доносится стук маленького Яниного сердца.

В другой раз кто-то рассказал, как Яна упала в обморок. Прямо на уроке – хлоп и лежит. Все вскочили, суетятся – думали, что Яна умерла. А она и не думала умирать: она отключилась. Яну уложили на стулья, и она пролежала без сознания, пока кто-то не дал ей нашатырь. А потом ожила, как ни в чем не бывало. Ее птичья душа вылетела в форточку, полетала над городом и вернулась обратно.

Нине так хотелось спросить ее: где ты была, Яна? Что видела? Правду рассказывают про тоннель и свет? Или нет никакого тоннеля, а есть лишь холод и тьма? Но она, конечно, ничего не спросила.

Руслана злилась, Яна смеялась. Они по-особому себя вели в школе и чувствовали себя по-особому. Они почти ни с кем не общались, а после занятий за ними заходили красивые парни и уводили куда-то.

Но дело было не в парнях. Дело было совсем в другом.

Нину Руслана и Яна не замечали. Когда она поднималась на школьное крыльцо в своем подростковом пальтишке, они оставались непроницаемыми, словно перед ними никого нет. Жить рядом с чужим равнодушием просто, но со временем оно стирает тебя, как мохнатый серый ластик. Целую вселенную можно запросто уничтожить, делая вид, что ее не существует! Нинина жизнь, такая понятная и важная, с умными книжками и хорошими оценками, с обязательным университетом впереди, в их присутствии не имела никакого значения. Но стоило им заметить кого-то еще – того, кто их интересовал, – и тогда они преображались. Они светились колючим зеленоватым сиянием: смех Яны становился нездоровым, резким, как упавшая в мойке посуда. А Руслана погружалась в адскую мрачность, но не как попало, а расчетливо, со вкусом, как умеют лишь опытные модели на подиуме.

Руслана и Яна не выходили у Нины из головы. Чем бы она ни занималась, краем глаза она различала их темные силуэты на изнанке каждой мысли. А ночью видела их во сне: они пронзали мягкую толщу сна, как две холодные пули.

На переменах они уходили на задний двор школы и курили. Руслана курила яростно, с ненавистью. Она все всегда делала с ненавистью, рассыпая вокруг себя темные искры, а вокруг резвилась Яна, похожая на разрисованную обезьянку. Они молчали или переговаривались о чем-то вполголоса, но даже за их молчанием Нина угадывала столько всего!

За ним было Тайное Знание предметов.

Но дело было не в молчании и не в тайном знании.

Дело было в другом.

Дело в том, что Нине было нечего надеть.

Совсем.

Это была саднящая рана, которая разъедала ее душу с того дня, когда она обнаружила, что ей нечего, нечего – абсолютно нечего! – надеть. В гардеробе была целая полка, забитая кофточками, свитерами и юбками, купленными матерью, кем-то отданными или подаренными. Некоторые вещи были с ценником – бывшие владельцы даже не захотели их обновить, настолько они казались никчемными. Еще бы! Нина их понимала: в этих опрятных пожилых кофточках она нигде не могла появиться – как и в пиджаке, который мать раньше надевала в свой научно-исследовательский институт, и в платьице, купленном в подростковом отделе «Детского мира». В них нельзя было выйти даже во двор. Что говорить о школе, где возле калитки курили Руслана и Яна.

У них в классе училась девочка Лиза. Эта Лиза летом надевала золотые цепочки с кулонами, а зимой ходила в беличьей шубке, которую ей купил папа, он работал заведующим в промтоварном магазине.

Лиза шубой гордилась. Смешно смотреть! Смешно и глупо: разве в шубе радость?

Радость была, конечно же, не в шубе.

Радость была в другом.

Нине ничего такого не хотелось – ни шубы, ни золотых побрякушек, ни всяких кулонов.

Она ко всему такому была равнодушна.

Для счастья ей нужны были простые заграничные вещи.

Очень простые.

Чтобы ходить по улице.

Вещи, каких не было ни у кого.

Это была ее тайна. Об этом никто не знал.

Во-первых, нужны были кроссовки. Белые дутые кроссовки, ровненькие и ладные, как цветочные бутоны, лучше американские «найк», и ни в коем случае не «адидас», в них многие ходили. Кроссовки «адидас» продавались в магазине и значит, не имели той цены, какую с десятилетиями приобретают для коллекционера антикварные вещи. Нужны были такие, чтобы сразу было видно: эти оттуда.

Во-вторых, джинсы. Только не индийская дрянь, не какая-нибудь унылая «монтана», а другие – голубые, правильно потертые, с аккуратно отстроченными швами. «Ливайсы» – Нина видела такие на Руслане и Яне.

Потом – трикотажная кофточка с капюшоном, лучше две. Ну и всякие майки с надписями во всю грудь, можно слегка растянутые. И маек побольше.

Но главное – «ливайсы»: Нине казалось, что они мгновенно и навсегда изменят всю ее жизнь.

Вот чего ей по-настоящему хотелось.

Но ничего такого у нее не было.

И не было у других, и нигде.

И жизнь оставалась прежней.

У нее над кроватью висела политическая карта мира. Африка на ней напоминала лоскутное одеяло – лоскутки разноцветные, ровные по краям. Нина часто разглядывала их перед сном – Африка располагалась на уровне ее глаз. Но одеяло Нину не привлекало. И Латинская Америка – человеческое легкое из анатомического атласа – тоже не особенно интересовала, несмотря на испанский язык. И желтая лепешка далекой Австралии, и птичий плевок Новой Зеландии на синем сатине Тихого океана. И остров Пасхи не занимал ее мыслей. И мыс Доброй Надежды. Даже обожаемая Испания не могла ей помочь в этом смысле. А вот Соединенные Штаты Америки и Канада – даже очень! Но они были слишком далеко. И больше всего ее интересовали ближние страны – Швеция, Германия, Финляндия. Там продавалось все что угодно. Даже из Польши кое-что привозили, а ведь Польша тоже еще недавно была социалистическая.