День учителя - Александр Изотчин Страница 31

Так и эта женщина исчезла из его жизни. Правда, через несколько месяцев, уже зимой, ему удалось кое-что узнать о том, что сталось с Ильиной вскоре после его ухода из квартиры на «Домодедовской». Его однокурсник Дима Лещев неуклонно приближался к моменту заключения брака с Галей Сыроежкиной. Свадьба должна была состояться в феврале-марте следующего, 1993-го года, а потому последние месяцы свободной жизни Лещев старался веселиться, как мог. Его родители уехали встречать Новый год к друзьям, и Дима пригласил всю учебную группу праздновать к нему, в освободившуюся квартиру. Веселье удалось на славу. Много смеялись, танцевали и, конечно же, пили. Часа в четыре утра закончилась водка, и Дима вызвался показать, где ее можно купить среди ночи. Собрали деньги, в помощники Лещеву выбрали Куприянова и Поляничко. Но и Мирошкин пошел с ними за компанию — ему захотелось проветриться. Они выбрались из кирпичного дома, в котором обитали Лещевы, и направились к стоявшей поблизости хрущобе, зашли в вонючий подъезд и поднялись на пятый этаж. Дима уверенно позвонил. Дверь открыла женщина лет пятидесяти, по лицу и фигуре которой было видно, что она всю жизнь занималась тяжелым физическим трудом, родила несколько детей и настрадалась от деспотизма сильно пьющего мужа. «Нам бы Костю», — обратился к ней Лещев. Женщина молча прикрыла дверь и ушла куда-то в глубь квартиры.

— Странно, — сказал Дима, — у всех праздник, веселье. А здесь, похоже, отпраздновали и легли спать.

— Как новогодние программы по телевизору закончились, они и улеглись. Ничего удивительного, — отозвался Саня Куприянов.

Дверь вновь открылась, и на пороге появился Костик — сонный и нетрезвый. «Нам пять бутылочек», — обратился к нему Лещев. Виноторговец вынес пять бутылок водки, которая с первого взгляда вызвала нехорошие предчувствия у Поляничко. «Ну что, Костик, не отравишь нас?» — не удержавшись, обратился к нему Андрей. Костик узнал его и, бросив взгляд на Поляничко, совсем стушевался: «Что ты, Андрей, это нормальная водка». Ребята расплатились и пошли вниз по лестнице, но Мирошкин задержался. Ему очень хотелось узнать, как там Вика.

— Да я про нее ничего не знаю, — ответил на его вопрос Костик, — мы вскоре после того случая с ней общаться перестали. Она в сентябре с Кабаном укатила отдыхать в Сочи, а потом и я свои дела на Арбате свернул. Выжили меня оттуда. Так что теперь я только водкой занимаюсь.

— А как Света поживает?

— Нормально она поживает, спит сейчас. Мы, наверное, поженимся скоро. Ребенка ждем…

Водка, которую продал Костик, оказалась на редкость дерьмовая. Никто даже не опьянел. Судя по всему, ожидая наследника, производитель решил получать сверхприбыли и разбавлял спирт водой в такой пропорции, что в напитке оставались лишь запах и вкус алкоголя, но не градус.

Приключение, пережитое с Ильиной, задало в последующем тот ритм личной жизни, которого Мирошкин постарался придерживаться на протяжении нескольких лет, пока продолжалось его обучение в университете. Накопленный им опыт показывал — надеяться на то, что у девушек, с которыми он станет встречаться, окажется в распоряжении жилплощадь, где они могли бы предаваться сексуальным утехам, не стоит. Эта площадь имелась у него самого, правда, в ограниченный период времени, с мая по октябрь месяц, когда Нина Ивановна выезжала за город, оставляя постояльца в одиночестве. Поэтому Андрей решил теперь знакомиться с девицами где-нибудь в апреле, к моменту убытия Нины Ивановны за город проходить недолгий романтический этап в отношениях, а затем приглашать «возлюбленную» в Кузьминки, где и укладывать в постель; с мая по конец сентября «использовать» девушку по максимуму, а затем пускать отношения на самотек. В вероятность возникновения сильного чувства Мирошкин, окончательно ставший циником, не особенно верил, а продолжать отношения с девушкой, не занимаясь сексом, считал бессмысленным и нелогичным: «Сначала трахались каждый день, а потом вдруг перестали. И что дальше?» Конечно, бывает, что, сев на «голодный паек» после нескольких летних месяцев сексуального пира, молодые люди начинают задумываться об изыскании возможностей вновь улечься вместе в постель и, поскольку отношения между ними продолжаются уже довольно долго, решают оформить их в загсе. Но Мирошкин пока жениться не планировал, а потому, по здравому рассуждению, принял решение по осени постепенно сводить отношения на нет, в холодные осенне-зимние месяцы «впадать в воздержание», успешно учиться, сдавать сессию и копить деньги на летний «разгул». Именно летний — можно будет больше времени проводить на свежем воздухе, что, несомненно, скажется на удешевлении «разгула». Эту тактику Андрей с успехом применил уже в следующем году, пережив за «сезон» два «романа» с девушками. Каждое из этих увлечений порождало наивную, хотя и непродолжительную веру в то, что это и есть то самое, настоящее, каждое имело и бурную завязку с традиционными сексуальными марафонами, и стремительно наступавший апофеоз. И каждое было настолько легковесным, что впоследствии молодой человек даже забыл, как переживал в отношении этих «двух», «проходящих» нечто похожее на чувство. Апофеоз быстро сменялся чувством усталости и охлаждения, которое неизменно приводило к разрыву.

* * *

После второго урока наступила большая перемена. Пришло время Андрею Ивановичу явиться в кабинет директора. «Ничего он мне не сделает», — подумал Мирошкин, входя в канцелярию и здороваясь с секретарем школы Лидией Петровной Гришаевой — дамой с таким обилием золота на шее и пальцах, что даже Эммануил Аронович терялся в ее присутствии. Кто был муж Гришаевой, никто из учителей не знал, но всем было понятно: школа для нее — нечто вроде клуба, в котором она находила себе собеседников, потчуя нищих сослуживцев рассказами о своих летних зарубежных вояжах. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что со своими несложными обязанностями Лидия Петровна, сидевшая в канцелярии уже лет двадцать, справлялась отлично. Она выдавала ключи, отвечала на звонки, следила за посетителями, являвшимися к директору, поливала цветы и ухаживала за школьной кошкой Муркой, здесь же и жившей. «Эммануил Аронович занят, — сказала Лидия Петровна Мирошкину, оторвавшись от просмотра телевизора, — подождите». Он уселся в кресло и огляделся. Мурки не было видно. Кроме Мирошкина аудиенции директора ожидали еще полная, дорого одетая женщина с девочкой лет 11–12. «К нам в школу переводятся, — решил про себя Андрей Иванович, — видно, сидят уже давно, Ароныч их примет, а там, глядишь, и перемена закончится. Разговор отложится. Потом — праздничный концерт детей, выходные… Может, вообще забудет». Девочка сосредоточенно поглощала капустные листья. «Раньше дети книжки читали, и эта бы тоже лет десять назад в какого-нибудь «Тимура и его команду» уткнулась и сидела. А теперь одни сиськи на уме — нынешнее главное достижение женщины», — продолжал свои наблюдения учитель, хотя было не совсем понятно, что ему не нравится. В глубине души Мирошкин был убежден, что главное в женщине — грудь и попа. Ну, конечно, еще лицо, ноги и хорошая кожа. Ум в его хит-парад женских достоинств не входил. Раздался какой-то писк, и девочка, бросив в руки матери недоеденный овощ, полезла в карман. Оттуда она извлекла темный кругляшок, издалека похожий на сигнализацию от автомобиля. «Тамагочи, — определил учитель, — пора какую-нибудь кошечку или собачку «кормить». Дети совсем сдвинулись. В Японии, говорят, мальчик ударил мать молотком за то, что она не «покормила» игрушку, которую он оставил ей на попечение…»