Кубинские сновидения - Кристина Гарсия Страница 31

Лурдес может быть сама собой только наедине с отцом. Даже после его смерти они отлично, как и раньше, понимают друг друга. Хорхе дель Пино не сопровождает Лурдес во время дежурства, потому что не хочет вмешиваться в ее работу. Он гордится своей дочерью, ее твердой приверженностью закону и порядку, свойственной и ему тоже. Это отец побудил Лурдес вступить во вспомогательную полицию, чтобы, когда потребуется, она была готова к борьбе с коммунистами. «Смотри, как Вождь мобилизовал людей на защиту своего дела, – говорил Хорхе дель Пино дочери. – Он использует приемы фашистов. Как мы отвоюем Кубу, если сами не готовы к борьбе?»

Пилар посмеивается над Лурдес, когда та стоит перед ней в униформе и похлопывает дубинкой по ладони. «Ты что, Коджаком [38]себя считаешь?» – смеется она и протягивает матери леденец на палочке. Что ж, такова ее дочь, насмешливая и дерзкая. «Я делаю это, чтобы показать тебе пример!» – кричит Лурдес, но Пилар не обращает на нее внимания.

В прошлое Рождество Пилар подарила ей книгу очерков о Кубе под названием «Революционное общество». На обложке веселые чистенькие дети собрались перед портретом Че Гевары. Лурдес пришла в ярость.

– Почитай! – сказала ей Пилар.

– Мне и читать не нужно, чтобы знать, что это такое! Ложь, отвратительная коммунистическая ложь! – Лицо Че Гевары вызвало у нее такую ярость, что она затряслась, как натянутый провод.

– Как хочешь! – Пилар повернулась к ней спиной.

Лурдес выхватила книгу из-под рождественской елки, отнесла в ванную, наполнила горячей водой раковину и бросила ее туда. Лицо Че Гевары побелело и разбухло, как лицо той мертвой девушки, которую Лурдес видела однажды на берегу в Санта-Тереса-дель-Map с запиской, пришпиленной к груди. Тогда никто так и не явился, никто не заявил о ее исчезновении. Лурдес выловила книжку Пилар из раковины щипцами для барбекю и положила на фарфоровое блюдо, которое приберегала для жареных свиных ножек. Затем прикрепила записку к обложке английской булавкой: «Можешь ехать в Россию, если считаешь, что это так здорово!» и подписалась своим полным именем.

Блюдо с книгой она оставила на кровати Пилар. Но дочь не рассердилась. На следующий день блюдо было поставлено в буфет, а «Революционное общество» повешено сушиться на бельевую веревку.

Рация Лурдес трещит, когда она идет вдоль реки, ограничивающей ее территорию с запада. Ночь такая ясная, что вода отражает каждый случайный лучик света. Гладь реки, не потревоженная судами и ветром, блестит как зеркало. Лурдес приходит на память открытка со знаменитой Зеркальной галереей в Версале, залитой светом, до бесконечности отражающимся во множестве зеркал.

Краем глаза она замечает какое-то движение. Холодок пробегает у нее по спине, удары сердца гулко отдаются в ушах. Она поворачивается и украдкой смотрит в ту сторону, но не может понять, кто притаился у реки. Лурдес одной рукой сжимает дубинку, другой направляет фонарь. Какой-то человек вдруг перескакивает через низкую изгородь и прыгает в реку, пробив речную гладь насквозь.

– Стой! – кричит она, бросаясь вдогонку.

Лурдес направляет фонарь на реку, освещая ее покрытую рябью поверхность, затем перелезает через изгородь.

– Стой! – кричит она снова, но все без толку.

Лурдес вытаскивает рацию из футляра и кричит, слишком близко прижимая ее ко рту. Она забыла, что надо говорить, не помнит код, который тщательно заучивала. Голос из рации, спокойный и официальный, твердит: «Скажите, где вы находитесь… где вы находитесь». Но вместо того чтобы ответить, Лурдес прыгает в реку. Она слышит завывание сирены, когда ее охватывает холод, сковывает ей лицо, руки и ноги в ботинках на толстой подошве. Река пахнет смертью.

Только вот что еще важно. Лурдес жива, а маленький пуэрториканец мертв.

Пилар

(1976)

Семья всегда подавляет личность. Я размышляю об этом, в то время как Лу Рид заявляет, что он достаточно сильный, чтобы убить любого в Нью-Джерси. Я в клубе, в Виллидж, [39]вместе с моим парнем, Максом. Думаю, я тоже достаточно сильна, чтобы убить несколько человек, только вряд ли это их исправит.

– Эй, я из Бруклина! – вопит Лу, и толпа дико ему вторит. Однако я не кричу. Я не буду кричать, даже если Лу скажет: «А эта песня – для Кубы». Куба. Планета Куба. Где это, черт возьми?

Настоящее имя Макса – Октавио Шнайдер. Он поет и играет на бас-гитаре и губной гармонике в группе «Манихейский блюз-бэнд». Они из Сан-Антонио. Поют «Howlin' Wolf» и «Muddy Waters» и еще много своих собственных песен, в основном тяжелый рок. Иногда они подражают тому ненормальному блюзмену, преподобному Билли Хайнсу, который поет с закрытыми глазами. Макс говорит, что преподобный когда-то был уличным проповедником и теперь пытается вернуться к этой роли. Сам Макс получил известность в Техасе благодаря своему хиту «Лунный свет и Эмма». Эту песню он написал в честь своей бывшей подружки, которая бросила его и уехала в Голливуд.

Я познакомилась с Максом в подвальном клубе в деловой части города несколько месяцев назад. Он подошел ко мне и заговорил по-испански (его мать мексиканка), как будто мы с ним давно знакомы. Он мне с первого взгляда понравился. Когда я привела его домой, чтобы познакомить с родителями, мама, стоило ей взглянуть на его расшитую бисером бандану и длинные волосы, тут же заявила: «Sâcalo de aqui». Когда же я сказала, что Макс говорит по-испански, она просто повторила то же самое по-английски: «Пусть убирается».

Отец тоже отнесся к нему холодно. «Что означает название вашей группы?» – спросил он Макса.

– Понимаете, манихеи были последователями одного перса, который жил в третьем веке. Они считали, что гедонизм – единственный способ искупить грехи.

– Гедонизм?

– Ага, манихеи любили праздники. Они устраивали оргии и много пили. Христиане их уничтожили.

– Плохо, – сочувственно отозвался отец.

Позже отец заглянул в энциклопедию и прочитал про манихеев. Оказалось, что, наоборот, они считали, будто мир и все сущее создано греховными силами и единственный путь бороться с ними – это аскетизм и очищение. Когда я сказала Максу об этом, он пожал плечами и ответил: «Это тоже неплохо». Макс вообще терпимый парень.

Мне нравится, как проходят концерты Лу Рида, всегда такие непредсказуемые. Никогда не знаешь наперед, что он выкинет. У Лу около двадцати пяти личин. Мне он нравится, потому что поет о тех людях, о которых больше никто не поет, – о наркоманах, трансвеститах, бродягах. Когда мы говорим обо всех этих проблемах по ночам, Лу подшучивает над своими вторыми «я». А у меня такое чувство, будто я заново рождаюсь и умираю каждый день.

Я ставлю пластинки Лу, и Игги Попа, и новой группы «Рамонес», когда рисую. Мне нравится их энергия, их страсть, их невероятно отточенная гитарная игра. Это как атака, облеченная в художественную форму. Я пытаюсь передать то, что слышу, с помощью красок, объема и линий, которые шокируют людей, словно говорят им: «Эй, мы тоже здесь, и то, о чем мы думаем, имеет значение!» или чаще просто: «Пошел ты!» Максу «Рамонес» нравятся меньше, чем мне. Думаю, он более консервативен. Ему трудно быть грубым, даже с людьми, которые этого заслуживают. Не то что я. Если мне кто-то не нравится, я этого не скрываю. Это единственное, что у меня есть общего с матерью.