Дочь хранителя тайны - Ким Эдвардс Страница 31

– Прекрасно. Уверен, Пол не даст ей скучать.

Нора засмеялась:

– Это уж точно. За тем она и едет.

– О чем ты мечтаешь, дорогая? – вдруг спросил Дэвид. – Для Пола?

Нора ответила не сразу.

– Наверное, о том, чтобы он был счастлив, – наконец сказала она. – Чтобы нашел то, что сделает его счастливым. Неважно, что это будет, лишь бы он вырос хорошим, цельным человеком. А еще – сильным и благородным, как его отец.

– Нет, – смешался Дэвид. – Таким как я – не надо.

В ее взгляде мелькнуло удивление.

– Почему? Что происходит, Дэвид? – В ее голосе не было вызова, скорее вдумчивость, будто она пыталась угадать ответ. – Я имею в виду, между нами.

Он все молчал, стараясь подавить внезапный приступ гнева. Зачем постоянно ворошить прошлое? Почему нельзя оставить его в покое и жить дальше? Но она продолжала:

– С тех пор как родился Пол и умерла Феба, у нас все не так. А ты до сих пор отказываешься говорить о ней. Будто ее никогда и не было.

– Нора, чего ты от меня хочешь? Что я могу сказать? Конечно, наша жизнь изменилась.

– Не сердись, Дэвид. Это ведь у тебя такая политика, чтоб я больше о ней не заговаривала, да? А я не отступлю. Потому что я права.

Он вздохнул:

– Нора, не надо портить такой чудесный день.

– Я ничего не порчу. – Она отодвинулась, легла на одеяло и закрыла глаза. – А день и впрямь замечательный. Он смотрел, как играет солнце в ее светлых волосах, как чуть заметно поднимается и опускается грудь. Ему хотелось провести рукой по изящно изогнутым ребрам, поцеловать то место, откуда кости расходились в стороны, как крылья.

– Нора, – тихо произнес он. – Я не знаю, что делать. Не знаю, чего ты хочешь.

– Не знаешь, – подтвердила она.

– Ты могла бы сказать.

– Может, и скажу. Они очень любили друг друга? – вдруг спросила она, не открывая глаз. Ее голос по-прежнему звучал тихо и спокойно, но Дэвид почувствовал в нем какое-то новое напряжение. – Твои родители?

– Наверное, – ответил он медленно, настороженно, пытаясь догадаться, чем вызван ее вопрос. – Любили. Но его часто не было дома. Я ведь сказал – жизнь у них была тяжелая.

– Мой отец любил маму больше, чем она его, – сказала Нора, и у Дэвида почему-то сжалось сердце. – Любил, но, по-моему, не умел проявить свои чувства так, как ей было нужно. Она считала его чудаком, немножко глуповатым. Когда я росла, у нас дома слишком много молчали… Мы тоже часто молчим, – прибавила она, и Дэвид подумал об их тихих вечерах, о голове Норы, склоненной над белой шапочкой с уточками.

– Но это хорошее молчание, – возразил он.

– Иногда.

– А иногда – плохое?

– Я все еще думаю о ней, Дэвид. – Нора повернулась на бок и взглянула ему в глаза. – О нашей дочери. Какой бы она сейчас была?

Не ответив, он молча смотрел, как она плачет, закрыв лицо ладонями, затем протянул руку, прикоснулся к ее щеке.

– А ты? – требовательно, почти яростно спросила она. – Ты о ней вспоминаешь?

– Да, – ответил он честно. – Постоянно.

Нора положила руку ему на грудь, и вскоре ее губы, в пятнах от ягод, приникли к его губам. Она потянулась к пуговицам на его рубашке, и ее пальцы коснулись письма в нагрудном кармане. Он повел плечами, освобождаясь от рубашки, но и потом, снова обняв ее, думал: «Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, но я тебя обманул». Расстояние, разделявшее их, – какие-то миллиметры, короткий полет дыхания – вдруг расширилось, углубилось, стало пропастью, и Дэвид встал на самом ее краю. Он отпрянул назад, в свет и тень от облачков, то и дело закрывавших солнце, и прижался спиной к горячему камню.

– Что? – спросила Нора, не отрывая пальцев от его груди. – Дэвид, что случилось?

– Ничего.

– Дэвид, – почти взмолилась она. – Дэвид! Пожалуйста.

Он чуть было не признался во всем – и не сумел себя заставить.

– Да все работа… Пациент. Не могу выкинуть из головы один случай.

– Прекрати! Меня уже тошнит от твоей работы.

Далеко в небе на воздушных потоках парили соколы, и солнце было таким теплым. Все движется по кругу и возвращается к исходной точке. Он должен сознаться; слова рвались с языка. Я люблю тебя, я люблю тебя так сильно, но я обманул тебя.

– Я хочу еще ребенка, Дэвид. – Нора села. – Пол уже большой. Я справлюсь.

Дэвид дар речи потерял от удивления.

– Полу всего год, – сказал он, опомнившись.

– И что? Говорят, так проще – сразу разделаться с подгузниками и всем прочим.

– Кто говорит?

Она вздохнула.

– Я знала, что ты будешь против.

– Я не против, – осторожно начал Дэвид. – Просто время неподходящее. Только и всего.

– Ты против, но не хочешь признаться.

Дэвид молчал, вспоминая, как Нора стояла на краю моста, будто фотографируя пустоту, и думал о письме в своем кармане. Он хотел только одного: чтобы шаткое здание их жизни выстояло и все осталось как есть. Чтобы мир не менялся и хрупкое равновесие между ними не нарушилось.

– Сейчас все хорошо, – мягко сказал он. – Зачем раскачивать лодку?

– А как же Пол? – Она кивнула на мирно спящего ребенка. – Он скучает без нее.

– Он ее не помнит, – отрезал Дэвид.

– Девять месяцев сердце к сердцу. Как он может не помнить?

– Мы еще не готовы, – настаивал Дэвид. – Я не готов.

– Речь не только о тебе. Ты вообще редко бываешь дома. Может, это я скучаю по ней, Дэвид. Иногда, честное слово, мне кажется, что она совсем близко, в другой комнате, а я про нее забыла. Может, я сошла с ума, но это так.

Он не ответил, прекрасно понимая, что она имеет в виду. В воздухе стоял густой аромат земляники. Его мать варила джем во дворе, помешивала на плите бурлящую смесь, которая постепенно превращалась в сироп, кипятила банки, заполняла их доверху, относила в дом и ставила на полку. Банки сверкали, как драгоценные камни. Они с Джун ели этот джем в разгар зимы, таскали по ложке, пока не видела мать, и медленно вылизывали, прячась под столом за клеенкой. Смерть Джун сломила его мать, и Дэвид уже не верил, что застрахован от несчастий. Рождение еще одного дауна статистически маловероятно, но, к сожалению, возможно, и Дэвид не хотел рисковать.

– Нора, второй ребенок ничего не исправит. Это не повод его рожать.

После минутного молчания она встала, сердито отряхнула руки и пошла через поляну.

Рядом с Дэвидом лежала его мятая рубашка. Из кармана торчал белый уголок конверта, но Дэвид не стал его вынимать. Ни к чему: письмо совсем короткое, а фотографии он с одного взгляда запомнил так, словно делал их сам. У Фебы тонкие темные волосы, совсем как у Пола, и карие глаза. Она поднимала вверх пухлые кулачки и словно тянулась к чему-то. Скорее всего, к Каролине. Дэвид видел ее мельком на заупокойной службе, тонкую и одинокую, в красном пальто, а как только все кончилось, поехал к ней на квартиру. Ему очень нужно было с ней встретиться, хоть и непонятно зачем. Но Каролина исчезла. В квартире ничего не изменилось – низкая неуклюжая мебель, голые стены, текущий кран в ванной. И все же воздух был уже неподвижен, а полки, ящики комода и шкафы совершенно пусты. Тусклый свет из окна кухни лился на черно-белый линолеум, и Дэвид стоял там, прислушиваясь к биению своего смятенного сердца.