По миру с барабаном - Феликс Шведовский Страница 31

В театре «Но» движений мало, но все они очень выверены. Каждый жест, слова, выпеваемые актерами, «звериные завывания», издаваемые музыкальными инструментами, настолько полны сдерживаемой энергии, что, кажется, прочерчивают в воздухе видимые траектории. Когда актер передвигается, его голова остается неподвижной, создается впечатление, будто он плывет по воздуху; падает он на колени одним резким прыжком – просто подгибает под себя ноги и так летит вниз. Голоса исполнителей звучат так, как будто они сдавлены от обиды (даже тогда, когда по смыслу их реплик никакой обиды не подразумевается).

После окончания представления между зрителями и режиссером завязалась дискуссия по поводу сюжета. В театре «Но» это обычно.

Удивительно, всем ребятам, кроме меня, во время спектакля хотелось спать. Потом Тэрасава-сэнсэй сказал, что музыка «Но» – магическая. Возможно, в театре «Но» используются приемы шаманизма.

Мы со Славой из Харькова не ложились спать до пяти утра. Он сказал о решении уйти из монахов. Я всегда чувствую внутри адский холод и весь дрожу, когда узнаю о духовной смерти одного из нас… Да, настоящим монахом действительно трудно быть. Но если ты однажды встал на этот путь, твое отступничество будет «возвратом к худшему». Именно так называл Будда уход из монашества. Как мог, я пытался удержать Славу, но ощущал свое бессилие. Это чувство – неотступный спутник сопереживания. Уже одно оно делает жизнь монаха, сострадающего гибнущему миру, очень тяжелой. При этом монах должен делать людям постоянное подношение спокойствием и радостью.

28 октября 1994 г. Обозрели Токио с небоскреба мэрии – самого высокого строения столицы (оно выше даже Токийской телебашни, на которую к тому же вход платный, в отличие от мэрии). По коридорам мэрии любой посторонний человек может ходить совершенно свободно. Сэнсэй сказал, что на последнем этаже мэрии мы обязательно должны сходить в туалет, чтобы не жалеть уже ни о чем. И тут я вспомнил великого немецкого философа Канта, заявлявшего, что величайшее из невиннейших наслаждений он испытывает во время мочеиспускания. В таком случае на наивысшей точке Токио оно должно, по крайней мере, удвоиться.

Пошли с практикой по Токио и случайно вышли к памятному для Сэнсэя храму Ниппондзан Мёходзи. Здесь он впервые увидел своего будущего учителя Нитидацу Фудзии.

В 17 лет в поисках смысла жизни Дзюнсэй Тэрасава убежал из дома. Полиция нашла его, но он не хотел возвращаться. Тогда-то дядя Дзюнсэя и сказал, что он может пока пожить в этом храме. Сначала юному Тэрасаве не понравилась сама практика ударения в барабан, произнесения о-даймоку «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё» и чтения Лотосовой сутры, но когда он увидел Учителя, то припал к его стопам и заплакал. Потом Дзюнсэй стал участвовать в утренних и вечерних церемониях, а когда Нитидацу Фудзии закрывался с кем-нибудь в своей комнате, он подслушивал у двери. Однажды дверь открылась, и Учитель застал его за этим занятием. Преподобный Нитидацу Фудзии спросил: «Что ты хочешь узнать?» «В чем смысл жизни», – сказал Дзюнсэй. Учитель ответил ему словами гатхи 13-й главы Лотосовой сутры: «Мы не любим наших тел и жизней и преданы только Пути, Не Имеющему Высшего Предела». А также процитировал слова Лао-цзы: «Хорошо узнать Истину – и умереть»… Вскоре Дзюнсэй захотел стать монахом. Но Учитель узнал, что мама сбежавшего Тэрасавы уже второй день ничего не ест, тоскуя по сыну, и попросил его вернуться домой. Только через два года Тэрасава-сэнсэй принял монашество.

Рассказывая о своей встрече с Учителем, Сэнсэй поклонился до земли, припав к стопам воображаемого Нитидацу Фудзии так же, как в ту пору, когда Тэрасаве-сэнсэю было 17 лет.

29 октября 1994 г. Начинается особая неделя нашего путешествия – едем на гору Минобу (гора Почитания Родителей). Сэнсэй сказал, что только там нам будет действительно вручена Дхарма.

Как жалко, что этот день начался именно так. После утренней церемонии все были заняты подготовкой к поездке. Сэнсэй и Сергей готовили завтрак. Вдруг раздался отчаянный крик Учителя: «Кто-нибудь, помогите готовить!». Замешкавшись, вбегаю в кухню. Слишком поздно. Подгорелый хлеб валяется в мусорном ведре. «Но это надо съесть!» – говорит Сергею Тэрасава-сэнсэй и вытаскивает хлеб из ведра. Я кладу в тостер новый кусок хлеба и намазываю масло на остывающие куски. Действительно, им вдвоем не хватало рук. Пельмени тоже подгорели. Сэнсэй резко сказал: «Они не короли, чтобы их обслуживать», – и стал есть один. Назревало нечто дикое, и тем не менее никто не шел завтракать, все были заняты своими делами. Вдруг Учитель схватил хлеб, который только что вытащил из ведра, и кинул его обратно: «Никто не хочет есть!». Вслед за хлебом в ведро полетели пельмени.

Дрожащими руками намазываю масло на тост и подаю Учителю. Завтракать мне совершенно расхотелось. Сергей моет посуду из-под выброшенных пельменей. «Только ты моешь. Пусть кто-нибудь еще потрудится!» – бросает ему Сэнсэй. Андрей, стоящий на пороге кухни, медлит, в шоке наблюдая эту сцену. Я кидаюсь к раковине. Сэнсэй уходит.

Появляются оба Славы. Они достают пельмени из ведра и завтракают…

Конечно, в Японии все настолько чистое, что здешние мусорные ведра не идут ни в какое сравнение с нашими, но дело не в этом. Позже я понял смысл урока, который преподнес нам Учитель ценой своих нервов и своей репутации в наших глазах. В этот самый первый день такой важной поездки мы не ощущали ничего особенного, не проявляли единства. Каждый был занят своим делом…

Дорога на Минобу занимает весь день. Нас везет на машине Симода-сан. Затемно подъезжаем к храму в горах. Там никого нет. Сами проводим церемонию. Барабан Учителя звучит, кажется мне, резко, строго. Потом все участвуют в приготовлении завтрака. Тэрасава-сэнсэй снова весел. Все расслабляются, становятся разговорчивыми. Сэнсэй предупреждает, что завтра подъем в три часа утра.

30 октября 1994 г. Встали в три, почти непрерывно практиковали до 11 часов. Кроме пустого чая ничего в рот не брали.

По темной улице горного поселка направились к чайтье Нитирэна. (Это возле места, где он прожил девять лет.) Перед ней на крытом деревянном помосте совершали молитву, пока не наступил долгожданный рассвет. Уже прошло два часа. Как больно сидеть на коленях на голых досках!

Задумался об истинных страданиях. Я спросил себя: «Как быть в том случае, если люди более сильные поставили тебя в безвыходное положение и причинили боль? Ведь никто не застрахован от мук. Здесь ты можешь тотчас же избавиться от них, никто не приковал тебя цепью к этим доскам. Но что бы ты делал в той ситуации?» Что ж, да, я могу тотчас прекратить свои муки, однако буду вести себя так, словно бы у меня не было такой возможности. Вот это и даст мне защиту от страдания, и если меня попробуют использовать, манипулируя болью, я буду знать, как остаться непоколебимым и не предать самое святое.

Закончив молитву перед чайтьей, пошли на утреннюю службу в расположенный неподалеку большой храм Нитирэн-сю. Туда пришло много мирян. Выйдя из храма, мы начали подъем на вершину горы Почитания Родителей, названной так в память о том, что, преодолевая нелегкий подъем, Нитирэн отсюда ежедневно возносил молитвы своим отцу и матери. С вершины Минобу видно Киосоми – там родился Нитирэн. На родину он не приезжал с тех пор, как его там едва не убили из-за проповедей, раздражавших слух правящих кругов. Это были первые проповеди Нитирэна после того, как он осознал верховенство Лотосовой сутры над всеми другими сутрами Будды и впервые произнес на горе Киосоми молитву «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё!» навстречу восходящему солнцу. Учитель Нитирэна, заботясь о нем, сказал, чтобы он больше не появлялся в Киосоми, где правители верят в магический буддизм для избранных и не хотят слышать учение Лотосовой сутры о спасении всех людей.