Русские чернила - Татьяна де Ронэ Страница 31

И она бросила трубку. Николя так и застыл на месте, прижав к уху мобильник. Голос тетки все еще звучал в ушах. Пустышка, кретин… Мучительно горькие слова. Да как она смеет разговаривать с ним в таком тоне? Что она вообще о себе думает? Надо было ей ответить как следует, оборвать ее, заставить замолчать. Однако под спудом протеста и уязвленной гордости шевельнулось дурное предчувствие. Он не знал, где теперь его мать и что она делает. Надо будет проведать ее, пригласить пообедать вместе. Неужели и правда прошел целый месяц? А может, уже и два. Бросив тоскливый взгляд на море, он вдруг понял, что ведь мать все время была с ним. А он считал эту любовь чем-то само собой разумеющимся и ничего не сделал для нее, разве что подарил ей «Ролекс» на пятидесятилетие. Какая неблагодарность! Какой чудовищный эгоизм! Он торчит тут, занятый собственным успехом и больше озабоченный славой, чем здоровьем матери. Внезапно ему пришли на память похороны, на которых он присутствовал в прошлом году. Умерла мать одного из его друзей. Под конец заупокойной службы тот хрипло прочел свое душераздирающее письмо, адресованное покойной. В письме он сетовал, что никогда не заботился о ней, а теперь понял: матери не бессмертны и они не могут постоянно находиться рядом со своими детьми. Николя помнил последние фразы послания, в которых, задыхаясь от рыданий, друг говорил, что для него смерть матери – это последняя неудача в их взаимоотношениях и что теперь он готов, пока не иссякнет дыхание, бежать вслед поезду, что унес ее в бесконечность. Николя вцепился руками в парапет и закрыл глаза. Немедленно, сейчас же надо поговорить с Эммой. Надо узнать, как она.

– Эй, ты! – послышался вдруг детский голосок. – С тобой все в порядке? Ты что, заболел?

Он опустил голову и увидел мальчика лет шести-семи. Ему никогда не удавалось определить точный возраст детей. У одетого в черное мальчика были длинные белокурые волосы, и, если бы не крепкая мальчишеская шея, его можно было бы принять за девочку.

– Напрасно волнуешься… – отозвался Николя, ища глазами родителей малыша.

В этой сутолоке никто не походил на его мать или отца. А мальчик продолжал пристально разглядывать Николя прозрачными зелеными глазами с крошечными зрачками.

– Ты чего? – спросил он хнычущим голосом. – Тебя сейчас вытошнит?

Дети всегда раздражали Николя, он не знал, как себя с ними вести. И почему это люди всегда принимаются их целовать, когда они хнычут? Маленьких детей следовало бы не допускать в отели класса люкс.

– Как тебя зовут?

– Не твое дело.

– А мама твоя где? – спросил Николя, направляясь к террасе, где его поджидала Мальвина.

– Кончай задавать вопросы! – заревел мальчишка.

Он, как надоедливый комар, вился вокруг, и Николя очень хотелось от него избавиться, но он не решался.

– Слушай, отстань, а?! – рыкнул он наконец.

Тут неизвестно откуда возникла какая-то безвкусно одетая блондинка лет сорока с лишним, с большими зубами и облезающим от солнца носом.

– Дамиан вам надоедает? Я должна извиниться.

У нее был сильный английский акцент. Николя пожал плечами:

– Я не очень умею с детьми…

– Понимаю… – снисходительно согласилась она. – С Дамианом не всегда легко.

Мальчишка удрал на другую сторону бассейна, дико размахивая высоко поднятыми руками. Он путался у всех под ногами, прыгал и время от времени неистово вопил. Лицо его покраснело от натуги. Люди шарахались от него.

– Ох, господи, придется, видно, мне вмешаться, – вздохнула мать.

– Желаю удачи, – сказал Николя.

Несомненно, это была мать-одиночка, поздно родившая сына и растившая его без мужа.

Мальвина пила чай, уткнувшись носом в свой айфон. Николя уселся рядом. Он было собрался рассказать ей про взволновавшие его беседы с Роксаной и Дагмар, но решил повременить. Она все равно ничем помочь не сможет. Террасу заполнили обитатели отеля, пришедшие полюбоваться фотосессией. Доктор Геза пил кофе у барной стойки и приветственно помахал рукой. Николя ответил. Семейство бельгийцев успело проголодаться и расправлялось с легкой закуской. Геи сражались в нарды. Алессандра с матерью писали кому-то открытки. Николя огляделся вокруг, ища глазами Дагмар, но той нигде не было. Месье Вонг и мадемуазель Минг приветствовали собравшееся общество, сияя розовыми шелковыми кимоно. Швейцарцы для разнообразия решили поплавать. Француз, скорее всего, играл в теннис, а его супруга пребывала в спа-салоне. Пышная брюнетка, наверное, еще нежилась в постели. А где же Нельсон Новезан? Уехал, что ли? Зато появились новые лица, которых Николя раньше не замечал. Группа американцев, несколько итальянцев и немецкая пара за соседним столиком. Мальвина замкнулась в ледяном молчании, и на лице ее появилось разочарованное выражение, не предвещавшее ничего хорошего.

– Все в порядке? – спросил ее Николя.

Она недовольно надула губы:

– Нет, но ты слишком занят, чтобы этим интересоваться.

Стиснув зубы, он заставил себя сохранять спокойствие. Рявкнуть бы на нее, как на Дамиана… А малыш, кажется, вот-вот схлопочет от матери. Мальвина собралась разразиться тирадой, не менее болезненной, чем упреки Роксаны, но не успела: по террасе прошел шепот. Появились три манекенщицы в изящном белье, на высоких каблуках, а за ними целая армия парикмахеров и визажистов. Длинные ноги, роскошные волосы, и вовсе не такие тощие, оценил Николя со знанием дела. Две брюнетки и одна блондинка. Они смеялись и перешучивались с персоналом, абсолютно равнодушные к тому, сколько пар глаз, опьяненных их красотой, молодостью и наготой, нацелено на них. Интересно, откуда эти девушки? Из какого-нибудь оклахомского захолустья или с маленького скандинавского островка?

– Рот закрой: слюни капают! – прошипела Мальвина.

– Да что с тобой сегодня?

Она вздохнула:

– Мне нехорошо с тех пор, как мы сюда приехали.

– Наверное, надо посоветоваться с врачом, – ответил он, делая нечеловеческое усилие, чтобы оторвать глаза от брюнетки в кружевных стрингах, которые ничего не скрывали.

– Может быть, – согласилась она. – О, кстати, Алекс Брюнель поместил еще одно фото на твоей стене.

– Что?! – взвился Николя.

Мальвина протянула ему айфон. Снимок был сделан сегодня утром, когда он завтракал в одиночестве. И уже сотни отметок «лайк».

– Вот черт! – присвистнул он.

Кто же такой этот Алекс Брюнель? Сегодня утром он никого не видел, кроме пары швейцарцев. Неужели это один из них? Правда, была еще улыбчивая официантка. Заиграла музыка, и он вздрогнул. Старый шлягер Шерил Кроу под громовые аккорды гитары с усилителем. Манекенщицы стали покачиваться, их тесно сдвинутые бедра задвигались в такт музыке, волосы рассыпались по плечам, руки поднялись к небу, к ослепительному солнечному свету. Между ними Николя заметил невысокого паренька с фотоаппаратом. Поначалу он принял его за ассистента или парикмахера, но это был фотограф. Парень выглядел его ровесником, вряд ли старше тридцати. На нем были поношенные, низко сидевшие джинсы и красный тельник. Лицо загораживал фотоаппарат, из-за которого виднелась грива черных волос. Когда паренек опустил аппарат, чтобы передохнуть, озадаченный Николя увидел, что на самом деле это вовсе не парень, а девушка. Музыкальное сопровождение сменилось, и послышались вопли Мадонны. Все три манекенщицы завиляли бедрами, как в ночном клубе, по их телам пошли волны, и теперь они напоминали колеблющиеся на ветру растения. Губы их капризно надулись, глаза полузакрылись, и вид сделался такой, словно они под кайфом. Даже Дамиан, застыв на месте, зачарованно следил за ними. Девушка-фотограф, присев на корточки, без устали щелкала затвором, и на губах ее играла довольная улыбка. За стилистом Николя заметил Кассию Карпер. Она сосредоточенно наблюдала за сценой, отбивая такт ногой, обутой в ту же умопомрачительную туфлю. Николя представил себе, какие потрясающие снимки появятся на страницах глянцевого журнала. Кассия Карпер сверяла ракурсы фотографий с изображением на своем контрольном экране. Ничто не могло укрыться от ее острого взгляда. Сегодня на ней было короткое белое платье с открытой спиной. Губы сияли от блестящей розовой помады. Несколько раз она бросала быстрый взгляд в его сторону. Неужели он и вправду целовал ее прошлой ночью? Или это просто привиделось в эротическом сне? Нет, пожалуй, действительно целовал. Он с поразительной точностью запомнил движения ее языка у себя во рту.