Билли Батгейт - Эдгар Доктороу Страница 31

Конечно, как только нью-йоркские газетчики пронюхают, чем здесь занимается Немец Шульц, положение наше быстро, катастрофически изменится, но я тогда этого знать не мог, все казалось мне каким-то причудливым и дурманящим, мне, например, однажды привиделось, что мисс Дрю может быть моей матерью, а мистер Шульц — отцом, эта мысль, и даже не мысль, а еще хуже, ощущение, пришло ко мне, когда мы однажды в воскресенье посетили службу в католической церкви Святого Варнавы, мы явились туда очень рано, мне нельзя было опаздывать в протестантскую воскресную школу при церкви Святого Духа. Мистер Шульц снял шляпу, а мисс Дрю покрыла голову белым кружевным платком, мы сели, серьезные и нарядные, на одну из последних скамей и стали слушать орган, я ненавижу, терпеть не могу этот инструмент, он забивает уши пугающими аккордами праведности или же заползает в них червяком смиренного благочестия; святой отец в шелковых одеяниях помахивал дымным горшочком под нарисованным на стене окровавленным беднягой Христом на золотом кресте; можете поверить, я совсем не так представлял себе жизнь преступников, но потом произошло нечто такое, о чем я и подумать не мог; когда мы были уже у выхода, мистер Шульц поставил в маленький стаканчик свечку за упокой души Бо Уайнберга, сказав при этом «Что за черт!», а затем за нами на тротуар вышел и отец святой, я не думал, что священники в шелковых одеяниях замечают с кафедры, кто приходит на службу, но, оказывается, замечают, все замечают, а звали священника отец Монтень, говорил он с акцентом, он сказал, что надеется снова увидеть нас, и крепко потряс мою руку; они с мисс Лолой, мисс Дрю, поговорили по-французски, он был канадский француз с жесткими реденькими черными волосами, которые зачесывал наверх, чтобы спрятать лысину, что, конечно, не удавалось. Я чувствовал себя немым, косноязычным, на блинах, ветчине и яблочном соке я понемногу толстел, носил фальшивые очки, ходил в церковь, причесывал волосы, одевался чисто и опрятно, костюмы доставала мне мисс Лола, мисс Дрю; она взяла себе за правило заказывать для меня одежду из Бостона, она делала это так, будто и в самом деле отвечала за меня, странно, но, когда она смотрела на меня, я не видел в ее глазах глубины, присущей сильным характерам, она, похоже, не отличала притворства от реальности, а может, была достаточно богатой, чтобы считать все придуманное существующим; я в этом городке уже не бегал, как прежде, сломя голову, не чувствовал себя самим собой, я слишком много улыбался, говорил, как маменькин сынок, и вообще стал притворщиком и делал такие вещи, которые раньше, когда носил свой клубный пиджак, и представить себе не мог: например, пытаясь понять, что происходит, начал подслушивать — совсем как полицейский на телефонной станции.

Однажды вечером, сидя в своей комнате, я учуял запах сигарного дыма и услышал голоса; выйдя в коридор, я остановился у слегка приоткрытой двери в комнату мистера Бермана, которую он использовал как кабинет, и заглянул внутрь. Мистер Шульц был в банном халате и шлепанцах, в этот поздний час они говорили тихо, так что если бы он меня застукал, то просто не знаю, что бы он со мной сделал, но мне было плевать, я ведь уже член банды, работаю вместе со всеми, убеждал я себя, разве можно жить на одном этаже с Немцем Шульцем и не воспользоваться такой возможностью. Слух мой был по-прежнему остр, я сделал шаг в сторону, чтобы меня не было видно, и прислушался.

— Артур, — говорил мистер Берман, — ты же знаешь, что эти парни ради тебя в тюрьму сядут.

— В тюрьму им садиться не надо. От них требуется только держать ухо востро, вежливо здороваться с дамами и не приставать к горничным. Неужели это слишком много? Я же им плачу, верно? Черт возьми, у них прекрасный оплачиваемый отпуск, чем же они недовольны?

— Никто ни слова не сказал. Но я знаю, что говорю. Мне трудно объяснить. Все эти манеры за столом унижают их достоинство. В двадцати милях к северу отсюда есть придорожный буфет. Может, ты позволишь им время от времени выпускать там пар?

— Ты что, спятил? Хочешь испортить всю работу? Что, как ты думаешь, произойдет, если они там ввяжутся в драку из-за какой-нибудь бляди? Нам не хватает только свары с местной полицией.

— Ирвинг не допустит этого.

— Нет, извини, речь идет о моем будущем, Отто.

— Это верно.

На какое-то время они замолчали. Мистер Шульц сказал:

— Тебя беспокоит Дрю Престон.

— До сих пор мне никто не сообщал полного имени дамы.

— Вот что я тебе скажу, позвони Куни, пускай он достанет несколько порнографических фильмов, кинопроектор и приезжает сюда.

— Артур, как я это скажу? Это серьезные взрослые мужчины, они, конечно, не мыслители, но думать они умеют и, поверь мне, заботятся о своем будущем не меньше, чем ты о своем.

Я услышал, как мистер Шульц ходит по комнате. Потом он остановился.

— Боже мой, — сказал он.

— И тем не менее, — сказал мистер Берман.

— Слушай, Отто, мне даже денег на нее тратить не приходится, у нее больше денег, чем у меня когда-нибудь будет, она не похожа на других, согласен, девчонка она испорченная, но у них так водится, — когда придет время, пинок под зад — и дело с концом, обещаю тебе.

— Они не забывают Бо.

— Что это значит? Я тоже не забываю, я тоже огорчен, даже больше других. Если я не говорю об этом, значит, не помню, так, что ли?

— Только не влюбись, Артур, — сказал мистер Берман.

Я тихонечко возвратился в свою комнату и лег в постель. Дрю Престон и вправду была очень красива — стройная, с естественной грацией движений, особенно когда она за собой не следила; если бы мы, скажем, выехали на природу, она была бы похожа на рисованных девушек из старых детских книг разоренной библиотеки сиротского дома, она была бы такая же добрая и беседовала бы с маленькими лесными зверьками; я хочу сказать, что, когда она, задумавшись, забывала, где и с кем находится, все это можно было прочитать на ее утонченном лице, в ее пухлых, горделиво поднятых губах, в ее ясных, больших, зеленых глазах, которые могли гореть от распирающего ее любопытства или же прятаться со зловещей дерзостью под вызывающе скромными ресницами. Все мы находились под ее влиянием, даже философичный мистер Берман, который был постарше всех нас и страдал от физического недостатка, не будь рядом столь ослепительной красоты, он и не вспомнил бы о нем. Но это-то и делало ее опасной, она была непостоянной, мгновенно меняла окраску, играла ту роль, которая диктовалась ей конкретной обстановкой. Затем мне пришло в голову, что все мы очень неаккуратны со своими именами; когда пастор, принимая меня в воскресную школу, спросил, как меня зовут, я ответил — Билли Батгейт и стал наблюдать, как он записывает имя в журнал, едва ли понимая в тот момент, что прохожу обряд посвящения в бандиты, приобретаю второе имя, которое смогу использовать по собственному усмотрению, точно так же, как Артур Флегенхаймер мог превратиться в Немца Шульца, а Отто Берман — в Аббадаббу; имена похожи на номера машины, которые в конструкцию не входят и которые можно снимать и прикреплять снова. Та, которую я на буксире считал мисс Лолой, а затем в отеле мисс Дрю, теперь, в Онондаге, стала миссис Престон; в общем, она перещеголяла любого из нас, должен признаться, что сделал неверные выводы, когда провожал ее в «Савой-Плаза» и дежурный регистратор назвал ее мисс Дрю, может, он обратился к ней так, потому что это было ее девичье имя — насколько я знаю, замужние женщины сохраняют девичьи имена, — а может, молодой клерк знал ее еще ребенком, и хотя теперь она стала слишком взрослой, чтобы звать ее просто по имени, он уже не мог обращаться к ней официально.