Дневник смертницы. Хадижа - Марина Ахмедова Страница 31

— Аллах, я во всем виновата, — говорила она. — Аллах, я виновата…

Асланчик в люльке заплакал. Я подошла к нему на каблуках — так необычно. Покачала люльку. Он был привязан к ней веревками и не мог пошевелиться. Он открыл глаза, закапризничал. Это солнце упало из окна на его лицо и разбудило. Я не люблю Надириных детей. Других детей я тоже не люблю. Не знаю почему. Смотреть не могла, как бабушка с ними сюсюкает. Почему она со мной не сюсюкала, когда я была маленькой? Почему я всегда должна была качать люльку? Почему меня она называла обузой, а их — Надириных детей — не называет? Почему ей дядины дети ближе, чем я?

У Асланчика такая прозрачная белая кожа. Он шевелил пальцами и хныкал, никак не мог освободиться от веревок. Веревки были завязаны туго. Асланчик сгибал коленки в пеленках, дергался в стороны, кряхтел как старик. Я молчала и не прикасалась к нему. Он смотрел на меня и дергался вперед, просился ко мне на руки. Я все равно молчала и не двигалась. У него задрожал подбородок. Он так расплакался, слезы потекли по его маленькому белому лицу.

«Возьми его», — приказала я себе.

Но все равно стояла и не шевелилась. Я же хотела его взять. Я знала, что его надо взять. Мне было его так жалко. Но я все равно не взяла, не знаю почему.

Асланчик закричал.

Вернулась Надира. По ее лицу ничего не было видно. Она наклонилась над люлькой, развязала веревки, взяла ребенка на руки.

— Ты мамин сладкий, — говорила она. — Ты мамино счастье.

Асланчик успокоился. Он смотрел на меня из-за Надириного плеча, в его глазах стояли слезы.

— Давай иди, что-нибудь другое примерь, — сказала мне Надира. — Сейчас Асланчик заснет, пойдем на родник, чтобы все посмотрели, какие у тебя красивые одежды.

Надира смеялась. Ее лицо было счастливым.

Мы шли по дороге. Мне было приятно, когда от ходьбы шевелился подол моей длинной шелковой юбки. Она была такая легкая, такая приятная на ощупь. Я постоянно щупала ее двумя пальцами. На плече у меня висел кувшин. Надира тоже взяла один кувшин. Она шла в юбке елочкой — с тех пор как она сняла свою зеленую юбку, бабушка не покупала ей новых.

Я так громко смеялась от счастья, что все оборачивались на меня и замечали, какая на мне красивая юбка.

— Тише, тише, — говорила Надира, но я не могла остановить смех, он рвался из меня наружу.

Я мечтала о том, чтобы Махач прямо сейчас приехал. Чтобы он увидел меня из окна своего дома!

Мы прошли дом генерала. Он стоял тихий. Они еще не приезжали. Дошли до родника. Там уже собрались наши сельчанки. Мы поздоровались с ними. Они уставились на мою юбку. Я смотрела только на струю воды, которая наливалась в мой кувшин. Я делала вид, что не замечаю их взглядов, но я чувствовала их спиной. Какими они были сильными, полными зависти!

— Говорят, Хадижа учиться уезжает, — сказала Анна-Ханум — ее дом стоял в этом конце села. Наш сельчанин взял ее из соседнего села. Не зря говорят, что там все женщины вредные и еще какие сплетницы — даже больше, чем наши. Анна-Ханум такая сплетница, ужас! Бывает, бабушка с Салихой тоже сплетничают, но они же просто рассказывают друг другу разные истории про знакомых людей. А Анна-Ханум всегда про всех все плохое говорит. Она никогда ни про кого ничего хорошего не сказала. Очень у нее злой язык. Бабушка говорит, из-за злости она такая худая, как собака, которая сидит на цепи и ничего не ест.

— В университете будешь учиться, да? — спросила меня Анна-Ханум.

Вот так бывает в нашем селении. Ты еще сам не успеешь услышать про себя новость, а она уже уходит на другой конец. А кто ее передал, когда передал — неизвестно. Как будто новость сама улетает из твоего дома, а по дороге заглядывает во все дома по обеим сторонам села.

Я подняла кувшин и даже не почувствовала его тяжести. Во мне все колотилось. Не знаю, почему я так волновалась.

— Уезжает к Зухре, — сказала Надира, чтобы все не думали, будто бы я остаюсь без присмотра.

— Что учить будешь? — спросила Анна-Ханум.

Она смотрела на меня колючими глазами, но ее рот улыбался. Наверное, умирает от зависти, что я, а не ее дочка, буду учиться в университете. Я не поднимала на нее глаз.

— Языки… — тихо сказала я.

— На иностранный она поступает, — добавила Надира.

— Машалла, — сказали женщины.

— Там тоже бывает — восемь человек на место, — похвасталась Надира, и женщины закачали головой. — Там бывает же, одни девушки учатся, парней вообще нет.

— Астагфирулла, астагфирулла, — покачала головой Анна-Ханум. — В городе будет жить, такое место… Там сейчас что творится — вай-вай-вай. Столько шайтанов развелось. Не боитесь отпускать?

— Боимся, а что делать, да? Не жить, что ли, из-за них? — ответила Надира.

Женщины стали вздыхать:

— Такие времена. А что делать?

Не поднимая глаз, я провела взглядом по своим новым шлепанцам, по траве и посмотрела из-под ресниц вбок. Возле дерева на расстоянии стояли парни. Они смотрели в нашу сторону. Я снова перевела взгляд на шлепанцы.

— Слышали, да, что в Каспийске опять?

— Слышали, слышали, — закивали женщины. — Новости сегодня передавали.

— Жить спокойно не дают, — сказала Надира.

— Не дай Аллах… Не дай Аллах… — застонали женщины.

— Что делается… Аллах, что делается…

— Страшно жить, — сказала Анна-Ханум.

— Иншалла, нас не коснется, — сказала одна из женщин.

— Как не коснется? Не слышали, Шапири племянника убили же. Он с этими был.

— Вая! Как?!

— Вот так. Шапири сама ничего не подозревала. Родители даже не подозревали. Никто не подозревал. Подробностей я не знаю. Говорят, все в порядке было, родителей слушался, в мечеть ходил, и тут такое получилось. Как гром среди ясного неба.

— Не дай Аллах, не дай Аллах… — покачала головой Надира и закинула кувшин на плечо. — Побежим мы — гости дома.

Мы пошли назад, придерживая кувшины снизу.

— Ты видела, Анна-Ханум чуть от зависти не умерла? — весело спросила Надира, когда мы отошли от женщин на расстояние.

— Мало ей, — засмеялась я.

— Ты видела, как парни на тебя смотрели? — спросила Надира. — Чуть дырку глазами в тебе не сделали.

— Нет, не видела, я же на них не смотрела. Не заметила их даже. Зачем мне они?

Мы снова прошли дом генерала. И он снова был тихий. Когда они приедут, хотела знать я. Я боялась, что после того, как я уеду в Махачкалу, я больше никогда в жизни не увижу Махача.

— Надира, а ты мечтала когда-нибудь жить в городе? — спросила я.

— Не знаю, — Надира поправила кувшин на плече. — Я не помню. До замужества, наверное, мечтала. Но я не так мечтала, чтобы поехать и учиться. Я знала, что я не поеду, просто мечтала. Я хотела в район ехать на портниху учиться, я шить любила.