Отрицание ночи - Дельфина де Виган Страница 31

Слушая запись разговора с Виолеттой, я вновь и вновь чувствую, как болезненно она отреагировала на смерть Мило. Ее голос буквально искажается, когда она упоминает об отъезде из Пьермонта, о том, как Лиана и сестры забирали с собой дорогие сердцу предметы, связанные с умершими братьями: небольшую картонную коробку Антонена, школьную тетрадь, меню, которое он составил на праздник матерей; блокнот Жан-Марка, медаль за соревнования по плаванию, деревянный скаутский крест; льготный транспортный билет Мило, зажигалку, записную книжку, в которой он за несколько часов до самоубийства написал…

– Что он написал?

Виолетта рыдает.

Сдавленным голосом я предлагаю ей взять платок. В течение нескольких секунд ни я, ни Виолетта не способны проронить ни слова, наконец я пытаюсь вновь обрести потерянное равновесие и старательно выговариваю: «Так что же он написал?» Я не плачу. Я хочу знать. Я садистка, вампир, жадный до подробностей, я присыпаю раны солью, я наслаждаюсь запахом смерти, я роюсь в чужом грязном белье, захожу все дальше и дальше – вот о чем я думаю в момент интервью, вот о чем я думаю до сих пор, включая запись.

Виолетта громко сморкается и завершает фразу:

– Он написал: «Я прошу у вас прощения, я никогда не хотел жить».

В комнате вновь воцаряется тишина. Минуты на две-три. Невыносимый груз ложится на мои плечи, и вдруг, внезапно мы с Виолеттой начинаем хохотать. Мы держимся за животы, умираем от смеха. Подавившись смехом, я шепчу: «Черт возьми»…

Виолетта смеется еще звонче, признается, что еле заставила себя прийти ко мне (это наша вторая встреча), что ей страшно не хотелось, она не понимала, зачем идет, наконец – убедила себя.

Виолетта спрашивает у меня, отдаю ли я себе отчет в том, какой переполох я спровоцировала в семье. Ведь братья и сестры Люсиль теперь места себе не находят, постоянно говорят о самоубийствах, делятся мыслями и воспоминаниями, подробностями о судьбах живых и мертвых. Виолетта произносит слова, которые вызывают у меня улыбку: «Знаешь, ты их здорово расшевелила».

Позже во время беседы, которую я слушаю снова и снова, дабы удержать в памяти каждую деталь, не упустить из виду ни одной мелочи, вверенных мне, как бесценный дар, Виолетта говорит, что ей не терпится прочесть книгу. Она хочет узнать моюЛюсиль:

– Ведь это она сделала тебя такой, какая ты есть. Она дала вам с Манон эту жизнь. На некоторых фотографиях Люсиль рядом с вами просто светится.

Я пытаюсь объяснить Виолетте, что еще не начала писать и понятия не имею, как все сложится, как мне удастся представить Люсиль с двух точек зрения, передать ее свет и мрак одновременно. Мой голос искажается, напряжение слишком сильное.

Внезапно мой вечно бодрствующий компьютер торжественным женским голосом объявляет (кажется, в третий раз за день):

– ВИРУСНАЯ БАЗА ОБНОВЛЕНА.

Виолетта лукаво на меня смотрит:– Ну что? Теперь ты довольна?

В Банье Люсиль подарила мне книгу «В ожидании Годо» – потому что Манон называла меня Диди, а я ее – Гого. Диди и Гого – так зовут персонажей пьесы Самюэля Беккета, скитальцев, которые ждут, словно мессию, некоего третьего чудака, который не придет никогда. Я прочитала книгу в двенадцать лет и, конечно, поняла не все, но у меня возник вопрос: чего мы ждем, я и Манон, какого спасителя, какого волшебника, какого героя, способного вырвать нас из водоворота тьмы, в котором захлебывается Люсиль, и вернуть в те времена, когда боль еще не правила нашей семьей и ужас Люсиль еще не прорывался наружу? Видимо, мы ждали, что мама начнет цепляться за жизнь. Мужчина, с которым она тогда встречалась, по-моему, не приносил ей ни радости, ни счастья, напротив – увлекал в бездну. Его звали Робер, он глупо шутил, смеялся над своими глупыми шутками, ходил на носочках, принимал наркотики и не замечал накатывающей на маму дьявольской лавины.

Он вообще ничего не замечал.

Люсиль курила все больше, а когда сигареты заканчивались, добавляла травку в пирожные или жевала просто так, подобно варвару.

Однажды вечером Люсиль позвала меня из ванной – прокричала мое имя несколько раз. Через открытые двери я прекрасно слышала ее голос. Я сидела на полу в своей комнате и подстригала ногти. Я попросила ее подождать. Люсиль снова позвала меня, спросила, чем я занята. Внезапно я увидела ее перед собой – всю мокрую и в пене. Она метнула на меня гневный взгляд. В моем дневнике написано – Люсиль думает, что у меня связь с Робером, я задыхаюсь от возмущения.Как только Люсиль в голову пришло, что я могу сократить расстояние между собой и этим омерзительным типом? И ведь она не за меня переживала, она его ревновала, а меня ненавидела – на полном серьезе!

Люсиль покинула производителя кожаных сумок за несколько месяцев до этого случая и устроилась секретаршей в агентство по дистрибуции и продвижению товаров. Вскоре она связалась с одной из своих коллег, Мари-Лин, которая стала ее близкой подругой. Мари-Лин выглядела примерно на мамин возраст, носила прическу каре, блузки с круглым воротничком, жилеты из тонкой шерсти цвета морской волны и успешно играла роль супруги банковского служащего, который одевался в строгие костюмы с галстуком и потому казался мне очень важным человеком. Дочка Мари-Лин была младше Манон. Иногда Мари-Лин с мужем приглашали нас на обед к себе домой. Они жили в пятнадцатом округе, в современно обставленной квартире, где царил порядок и уют. Иногда они приходили в гости к нам. Сегодня Мари-Лин назвали бы «отчаянной домохозяйкой». Для меня она была воплощением женственности и добропорядочности.

Однажды вечером, вернувшись из школы, мы с Манон решили, что белые мыши, которых нам несколькими неделями ранее подарила Люсиль, чувствуют себя слишком одиноко в своих клетках. Тщательный осмотр вышеупомянутых млекопитающих завершился единогласным вердиктом: обе мыши самцы, поэтому, если их посадить в одну клетку, ничего страшного не произойдет. Спустя несколько недель в злополучной клетке дружным хором пищали маленькие розовенькие пупсики – всего штук десять. Оказалось, что Джек, мышка Манон, настоящий трансвестит. Люсиль приказала нам отравить мышат эфиром и выбросить в мусорный бак.

Мы были убиты.

Мы с Манон жили своей жизнью. Пока Люсиль пропадала на работе, мы готовили магические зелья, обменивались куклами, ручками, дневниками, рисовали, искали друг у друга вшей, дергали друг друга за волосы, танцевали под музыку из фильма «Бриолин». Иногда мы спускались к Сабине, соседке снизу, и смотрели у нее телевизор.

Раз в неделю Люсиль ездила в Париж к мадемуазель С. на урок фортепиано, а потом дома подолгу разбирала ноты и бесконечно играла один и тот же пассаж, который никак не удавался. Игра на пианино превратилась для Люсиль в единственную отдушину. Она с трудом заставляла себя говорить с нами, слушать нас, сердилась на наши игры, почти не готовила, почти не спала. Только за инструментом она брала себя в руки и концентрировалась. Гимнопедии Сати и вальсы Шопена неразрывно связаны в моем сознании с мамой, так же как Бах связан с папой. Габриель играл на флейте.