Летний домик с бассейном - Герман Кох Страница 31

Дети тотчас прекратили беготню вокруг стола. Сгрудились чуть поодаль, глядя на грузную фигуру на земле. С почтительным испугом, но и с удивлением, как смотрят на кита, сбившегося с курса и выброшенного на берег. Но после последних трех воплей «зараза!», по-моему, именно Алекс первым расхохотался. За ним Томас — вскрикнул и пронзительно хихикнул. Как бы подал сигнал Юлии и Лизе, которые в свою очередь прыснули. Быстро глянули на Ралфа, а в следующий миг их окончательно одолел избавительный смех. Захлебывающийся, неудержимый, чисто девчоночий смех. Буйный смех. Звучащий так, словно никогда уже не прекратится. Убийственный смех. Убийственный для нашего брата, для парней. Они прикрывают рот ладошкой и прыскают — частенько у тебя за спиной, а иной раз и в лицо. Как сейчас.

На смех подняли не только Ралфа, но всех мужчин. Мужчину как вид. Обыкновенно мужчина был большим и сильным. Сильнее, чем женщина. Но иногда он падал. Под воздействием еще более могучей силы. Силы тяготения.

«Ой, я сейчас описаюсь!» — взвизгнула Лиза, от смеха по ее щекам катились слезы.

Я посмотрел на Ралфа, на его большое, неуклюжее тело на кирпичном полу, на ободранное колено. Ссадина была детская, иначе не скажешь. Как у мальчугана, упавшего с трехколесного велосипеда. Ободранная коленка, которую, заливаясь слезами, показываешь маме: с одной стороны, гордишься, что столько кровищи, а с другой — боишься, что мама зальет ранку йодом. Если хорошенько прислушаться, в смехе Юлии и Лизы звучал смех всех матерей на свете. Матерей, которых смешит вековечная неуклюжесть мальчишек. Скривившись от боли, Ралф еще раз осмотрел ссадину на колене и покачал головой. А потом сделал единственно возможное в этой ситуации — тоже расхохотался. Хохотал вместе со своими сыновьями. И с моими дочерьми. Хохотал над собой. Впрочем, только казалось, что он хохочет над собой, демонстрирует, будто не чужд самоиронии. На самом деле смеялся он главным образом затем, чтобы спасти лицо. Смеялся, чтобы сократить ущерб. Ненароком упавший взрослый мужчина смешон. Мужчина, способный сам посмеяться над этим, смешон уже меньше.

«Черт побери, — со смехом сказал Ралф, начиная подниматься на ноги. — Вот паршивцы! Ну да ладно, чуток посмеяться над стариком не грех!»

Тут-то я и заметил. Пустяковую деталь, не больше. Деталь, которой вначале не придаешь значения. Важность она приобретает лишь позднее. С обратной силой.

Ралф Мейер привстал, опираясь на здоровое колено. Он все еще смеялся, но смех утратил естественность — если вообще был таковым. «А ты берегись!» — сказал он и, поднимаясь во весь рост, нацелил указательный палец на мою старшую дочь. На Юлию.

Юлия взвизгнула: «Нет! Нет!» — и обеими руками схватилась за трусики. Трусики от бикини.

Я видел это совершенно отчетливо. Жест был однозначный. Ралф Мейер чем-то грозил моей дочери. Грозил что-то сделать. Что-то, что уже делал раньше. В шутку, конечно. Подмигивая. Но тем не менее.

Как я уже сказал, всего-навсего пустяковая деталь. Ты что-то видел, но сразу же оттесняешь увиденное на задний план. Вернее, что-то в тебе оттесняет это на задний план. Ты не хочешь так думать. Не хочешь выискивать повсюду дурной умысел. Годами живешь бок о бок с соседом. Приятным соседом. Вежливым. А главное, нормальным. Именно так ты и говоришь полицейскому инспектору, который о нем расспрашивает. «Нормальный мужик, — говоришь ты. — Вежливый. Нет, ничего из ряда вон выходящего я за ним никогда не замечал». Между тем дома у соседа найдены человеческие останки. Принадлежащие, по всей вероятности, четырнадцати пропавшим женщинам. В холодильнике. В саду. И вдруг тебе кое-что вспоминается. Незначительная деталь. Ты видел, как сосед время от времени носил к своей машине мусорные мешки. И укладывал их в багажник. Не после захода солнца и не в иную «подозрительную» пору. Нет, средь бела дня. Даже по сторонам не озирался, когда клал мешки в машину. Делал все в открытую, ни от кого не таясь. Заметив тебя, приветственно взмахивал рукой. А не то заводил с тобой разговор. О погоде. О новых жильцах из дома напротив. Нормальный мужик. «Сдается мне, вы вдруг что-то вспомнили», — говорит полицейский. И ты рассказываешь ему про мусорные мешки.

Реакция Юлии могла означать только одно: Ралф Мейер раньше уже пытался стянуть с нее трусики. Во время игры, в бассейне… тогда я подумал об этом вскользь, но сейчас, на пляже, с Каролиной, спросил себя, не слишком ли поторопился забыть.

— По-моему, ты о чем-то задумался, — сказала Каролина.

Я посмотрел ей прямо в глаза.

— Да, о том, что ты только что говорила. Об Эмманюель и Ралфе. И о Юлии.

Думал я и кое о чем еще. Как бы реагировала Эмманюель, если бы Ралф стянул с нее трусики? Или Стэнли? Я снова поморгал глазами, но черные пятна пока не пропали.

— Наверно, тебе это знакомо, — сказала Каролина. — Ты мужчина. Как смотришь ты, Марк? Ты иногда смотришь на собственную дочь как на женщину? Женщину, которой она позднее станет?

Я взглянул на жену. И задумался. Она задала мне вопрос. И я не нашел его странным. Вовсе нет. По-моему, единственно правильный вопрос с ее стороны.

— Да, — ответил я. — Не только на Юлию. Но и на Лизу.

У мужчины есть две дочери. С малых лет они сидят у него на коленях. Обнимают его за шею, целуют перед сном. Воскресными утрами забираются к нему в постель, под одеяло. Его дочки. Твои дочки. Ты должен их оберегать. Ты отдаешь себе отчет, что в свое время они станут женщинами. Что они уже женщины. Но никогда не смотришь на них так, как мужчина смотрит на женщину. Никогда. Я врач. Я знаю, что надо делать с теми, кто практикует инцест. Вердикт может быть только один. Вердикт, о котором в правовом государстве говорить нельзя. Но тем не менее единственный.

— Собственно говоря, я имею в виду не это, — продолжала Каролина. — Ты можешь себе представить, как другие мужчины — не ты, их отец, а другие — смотрят на наших дочерей? Или удобства ради ограничимся Юлией? Как взрослый мужчина смотрит на Юлию?

— Будто ты не знаешь. Ведь только что сама сказала. Существуют культуры, где она уже могла бы выйти замуж. И посмотри на Алекса. Эти двое по уши влюблены. Откуда нам знать, чем они вот-вот займутся друг с другом? Или уже занимаются? Я хочу сказать, не стоит ли нам подумать об этом? Алексу пятнадцать. Надеюсь, им ясно, чтó может произойти.

— Дорогой мой, я говорю не о пятнадцатилетних мальчишках. Мне приятно наблюдать, как эти двое — Юлия и Алекс — увиваются друг возле друга. Вчера они держались за руки. Под столом, во время обеда. То есть Алекс, по-моему, немножко мямля, но все ж таки мальчик красивый. Я это отлично понимаю. И на месте Юлии тоже бы понимала.

— И как нам их называть? Взрослых женщин, которые с вожделением смотрят на красивых мальчиков пятнадцати лет? Педофилками? Или есть название покрасивее?

Я говорил смеясь, но Каролина даже не улыбнулась.

— Педофилия предполагает определенные действия, — сказала она. — Я не слепая. Я замечаю красивых пятнадцатилетних мальчиков. И с удовольствием на них смотрю. Но и только. Следующего шага я не делаю. А мужчины, естественно, точно так же смотрят на девочек. Большинство мужчин. Возможно, еще и фантазию включают. Но ничего не делают. Верно? В смысле нормальные мужчины ничего не делают. Вот о чем я тебя спрашиваю. Тебя как мужчину. В какой мере ты, мужчина, считаешь Ралфа нормальным?