Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак Страница 31

Не могу сказать, сколько именно женщин было передо мною и позади меня, во всяком случае, не меньше сорока. Окружив меня, они остановились и сели на землю, продолжая играть, и запели песнь на языке, которого я не могла понять. Наконец голоса и инструменты стихли. Я услышала у себя за спиной шелест шагов по траве. Две фигуры прошли между сидящими женщинами и встали напротив меня у дальней стороны алтаря. На них были те же балахоны с капюшонами, как на остальных женщинах. Одна продолжала стоять, произнося что-то, что я приняла за молитву; вторая наклонилась зажечь свечи и благовония, горкой насыпанные в резные серебряные сосуды. Затем они подняли головы и сбросили капюшоны. Я узнала обеих. Одна была леди Каролина — я подозревала, что она появится в какой-то момент; но при взгляде на другую раскрыла глаза от удивления. Это была Селеста, повариха! Она стояла передо мной с торжественным и строгим лицом, ее седые вьющиеся волосы рассыпались по плечам. Появление здесь Селесты, в этом наряде, и ее столь царственный вид — все это поразило меня.

— Встань, Элизабет! — приказала Селеста сильным глубоким голосом, — Ты здесь для того, чтобы стать Женщиной, Женщиной среди Женщин.

Я быстро вскочила, думая, что должна немедленно повиноваться любым ее требованиям; хотя прежде она была для меня лишь домашней прислугой, сейчас она была такой же пугающей, как эти темные фигуры, а не простой кухаркой, командующей мной. По кивку Селесты мадемуазель Элоиза и Анна-Грета встали слева и справа от меня и принялись развязывать тесемки и расстегивать пуговицы моей рубашки. Я поняла, что они раздевают меня. Хотя сердце у меня бешено колотилось, я храбро глядела в лицо Селесты, твердо решив не показывать своих страхов. Когда я наконец оказалась голой, женщины, окружавшие нас, встали и тесно обступили маленький алтарь; затем они сбросили с себя просторные балахоны и остались нагими, как я. Украдкой взглянув на стоявших ближе ко мне, я узнала несколько лиц. Трое из них были наши горничные и Жермена, жена егеря, — эта держала самый большой барабан. Тут были мадам Лапланш, жена нашего управляющего, рядом с ней мадам Перру, жена судьи, которого барон часто приглашал к нам на суаре. По другую руку от меня стояли мадам Жюсье, жена лодочника, и мадам Гримальди с двумя дочерьми, которые со своими мужьями ухаживали за нашим виноградником. Я также узнала нескольких женщин, которых видела работающими в поле, когда наша карета проезжала мимо по дороге, и женщин из Белотта, чьи мужья ловили рыбу для нашего стола. Долго же пришлось им идти этой ночью до лощины! От самого озера, ища дорогу в свете луны. И как необычно видеть их здесь в таком виде: раздетые, с распущенными волосами, стоят, не испытывая стыда, в свете фонарей. Без одежды и украшений, которые отличали их друг от друга, они превратились в общество равных, так что нельзя было сказать, кто из них знатная, а кто из низшего сословия. Как это смело, подумала я, сбросить с себя одежду. Ибо заодно пришлось отказаться от того, что одних выделяет среди других. Я обратила внимание, что на некоторых было нечто вроде набедренной повязки; позже мне дали такую же, чтобы остановить кровь; знатные и простолюдинки, они находились в одинаковом положении и в нагой компании ничем не прикрывались, но и не выказывали никакого недовольства, оттого что все это видят. Тут были бледные и согбенные, тощие и жилистые, дородные, морщинистые и невероятно красивые. Я даже вздрогнула, увидев в рядах женщин ту, которую, впрочем, втайне ожидала увидеть: рядом со своей матерью гордо стояла Соланж. Формы ее были в точности такие пышные, как я с завистью представляла. Но как хорошо она справлялась со своей ролью этой ночью, танцуя под музыку с изяществом придворной дамы.

Поглядывая по сторонам, я видела женщин, согнувшихся под грузом лет, как бабушка Жака, помощника конюха, и других, цветущих красавиц вроде Марианны, дочери сборщика налогов, девушки не намного старше меня. Тела некоторых были отмечены жестокой судьбой — шрамами и синяками, скрюченной рукой или ногой, горбом. Как много рассказывает о нас наше тело, но эта наша история скрыта одеждой от глаз мира. С особым интересом я смотрела на голую Селесту. Я всегда знала ее корпулентной, пышущей здоровьем; теперь она предстала передо мной во всей своей красе. Ее груди, обычно туго стянутые и торчавшие, как два огромных каравая, сейчас тяжело свисали на живот величиной с небольшую бочку, толстые складки которого скрадывали срам, как фартук. Короткие ноги, с меня величиной в обхват. Невозможно было вообразить, чтобы такая туша пользовалась властью. Однако ж это было так — никаких сомнений. С гордым и суровым видом она стояла рядом с леди Каролиной, вместе с ней руководя этой толпой.

Баронесса взяла с алтаря венок-корону, повернулась ко мне и подняла его над моей головой. Улыбнулась мне и произнесла:

— Мы приветствуем Элизабет, обладательницу цветов и шипов. Кто из собравшихся представляет ее?

— Я, — раздался голос у меня за спиной, который я сразу узнала.

Я обернулась и увидела Франсину. На ней тоже ничего не было, кроме светлого серебряного диска на цепочке. Она сделала шаг вперед, широко улыбаясь, и шутливо ущипнула меня за нос. Потом, став позади меня, положила руки мне на плечи. Баронесса водрузила венок мне на голову и отступила назад. Из-за алтаря вышли две женщины, неся на вытянутых руках два блюда: на одном лежало яблоко, на другом стоял металлический кувшин. Селеста взяла яблоко и подняла его высоко над головой. Стоявшая рядом леди Каролина легонько махнула колокольчиком, а Селеста сосредоточила все мысли на яблоке; потом она протянула его Франсине со словами:

— Вкусите в память о Матери Еве, не виновной в наших скорбях.

Франсина откусила маленький кусочек и передала яблоко мне. Когда и я откусила, яблоко вернулось к Селесте, и та съела остальное вместе с леди Каролиной. Затем Селеста взяла кувшин и наполнила хрустальную чашу, стоявшую на алтаре. Подняла ее над головой, и вновь прозвучал колокольчик. Обращаясь к Франсине, Селеста сказала:

— Выпейте в память о Матери Лилит, первой, кто пострадала через Мужчину.

Кувшин перешел к Франсине, и мы отпили вина, после чего она шепнула мне на ухо: «Идем!» Я встала и последовала за ней. По поляне прокатился низкий звук барабана, словно гром из-под земли.

Теперь я стояла в центре круга женщин, Франсина позади, так тесно прижимаясь ко мне, что я чувствовала спиной, как вздымаются и опускаются от дыхания ее груди. Селеста вышла вперед с огромным пожелтевшим пергаментным свитком толщиной с ее руку, перевязанным кожаным ремнем с тиснением. Не разворачивая свиток, она крепко прижала его к груди и, закрыв глаза, принялась читать нараспев, как мне показалось, молитву на неведомом языке. Это продолжалось долго, лоб ее собрался складками от напряжения, взволнованное лицо пылало; тихо рокотал барабан, постепенно убыстряя ритм. Ее голос звучал со все большей страстью; Селеста входила в транс, раскачиваясь из стороны в сторону, ее тело сверкало от пота. Молитва превратилась в перечисление имен, сначала незнакомых и старинных, потом более привычных, женских, имена и фамилии, французские, итальянские, немецкие, испанские… Наконец она внезапно замолчала; прозвучала быстрая дробь барабана и оборвалась. Селеста протянула свиток Франсине, чтобы та поцеловала его, потом мне.