ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен Страница 31

— Этот ребенок… он…

— Помер, что ли? — встревожился врач. Он сразу представил предстоящую волокиту с документами, справками, объяснениями, перекошенные лица родственников, разбор полетов у заведующего, и ему стало тоскливо.

— Да нет! Живой же ж, гад. Я его шлепнула, а он мне в лицо плюнул и еще это… «бля» крикнул.

Гарантировать точность расшифровки Кузиного крика акушерка была не могла, но вкупе с плевком это выглядело убедительно. Гинеколог равнодушно пожал плечами и ничего не сказал.

— Да вас как будто это и не смущает вовсе! — возмутилась акушерка.

— А что такого-то? — удивился Павел Борисович. — Ну плюнул. Ну выругался. Я, может, тоже бы выругался, если б меня стали по заднице колошматить.

— Но не через минуту же после рождения!

— Да ослышались вы, с кем не бывает.

— Со мной не бывает! — взвизгнула акушерка так, что гинеколог поморщился. — А взгляд… а взгляд у него такой… такой… умный, что ли…

— Не всем же дебилами рождаться.

— Да не в этом смысле! Он недетский, понимаете?

— Понимаю, — кивнул гинеколог.

Акушерка выпучила глаза и потрясла указательным пальцем в сторону окна.

— Слышите?! Гроза!

— Бросали б вы пить, Нина Ивановна. Заметьте, кстати, я на работе не пью. А вы пользуетесь тем, что у заведующего просто выбора нет. Ведь вы ж даже без диплома.

— Да не пила я! — закричала Нина Ивановна. — Немного разве что. Да ёб вашу мать, Павел Борисович! Вы сами пойдите посмотрите на него. Это ж… Антихрист!

И Нина Ивановна прикрыла рот рукой, словно испугавшись, что неожиданно выскочившее слово влетит в нее обратно.

Павел Борисович несколько секунд смотрел на акушерку, затем затянулся сигаретой и отвернулся к окну.

— Чего ж так голова болит, — задумчиво сказал он и поскреб пальцем мутное стекло. — И вроде почти не пил вчера.

— Ой! — вскрикнула Нина Ивановна. — Точно! Всё! Всё сходится!

— Что сходится? — устало отозвался гинеколог, по-прежнему глядя в окно.

— Да то! Сегодня какое число?

— Ну первое июня. День защиты детей.

— Да каких на хер детей! — закричала ополоумевшая акушерка. — Вы вспомните, когда у Христа день рождения был! Первого января! А этот… ровно через полгода. То есть наоборот! Точно Антихрист!

— Так Христос это… — поморщился гинеколог, которому даже мыслительный процесс доставлял невыносимую боль в области черепа, — вроде не первого ро-дился-то.

— А какого же?

— Седьмого вроде. Или двадцать седьмого. Я тут сам путаюсь.

— Да какого седьмого?! — возмутилась акушерка. — Седьмого революция была, да и то ноября. А первого января как раз пришли с подарками эти… ходоки.

— Ходоки к Ленину ходили. Волхвы, наверное.

— Точно. А когда у нас с подарками приходят? Как раз первого. У себя Новый год отпразднуют, нажрутся и к соседям за добавкой.

— М-да? Ну, может быть.

— Надо ее отправить домой.

— Кого это?

— Ну кого-кого? Кузькину мать, конечно! И Кузю этого, Антихриста. От греха подальше. Ну их к черту. А то будут здесь торчать, как у Христа за пазухой.

— Как у Антихриста за пазухой, — мрачно пошутил гинеколог и добавил: — Ну, отправляйте под свою ответственность. Только учтите, Иван Дмитриевич приказал сразу после родов никого не отпускать. Вы же не хотите работу потерять?

Акушерка задумалась, мучительно соображая, которое из двух зол меньшее: Кузя или потеря работы. Работу терять совсем не хотелось.

— Я поняла, — прошептала она загробным голосом. — Надо сначала его это… убить.

Павел Борисович удивленно вскинул брови.

— Зачем это?

— Мир спасти. Он когда вырастет, будет всем кирдык.

— Ну, убейте, — пожал плечами врач.

Он задавил сигарету в банке из-под шпрот и сочувственно посмотрел на акушерку.

— Совсем тут с вами ебанешься, Нина Ивановна. Шли б вы домой. Все равно полчаса до конца смены. А я додежурю.

Нина Ивановна, ничего не говоря, развернулась и задумчиво вышла в коридор. В своей комнатке переобулась и надела куртку. Затем налила сто грамм спирта и опрокинула их одним глотком. Поморщилась и взяла со стола ножницы. Несколько секунд постояла, глядя на сверкающую сталь лезвий, затем положила обратно на стол и тихо вышла в коридор. В коридоре было пусто. Откуда-то доносился плач детей. Проходя мимо палаты с роженицей, услышала мужские голоса. Открыла дверь и замерла. На кровати сидела сияющая от радости роженица с Кузей у груди. Около нее стояло трое небритых мужиков — все навеселе. На одном из них, прямо поверх кепки, красовались красные маскарадные рога из пластмассы. Рога светились электрическим светом.

— Вы кто? — хрипло спросила акушерка, уставившись немигающим взглядом на рога.

— Мы? — удивился самый трезвый. — Так, это… Я — муж Танькин. А это кореша мои. Пришли поздравить. Кузя ж родился! Да, мужики? — радостно окликнул он приятелей.

— А то, ёпти! — откликнулись те, качаясь, словно на палубе в открытом море.

— Вот, кстати, апельсинов принесли. Хотите? Мы ж еле доехали. От Опакляпсино до вас полтора часа добирались заместо сорока минут. Дорогу развезло. Да еще и заблудились. Хорошо, над роддомом свет увидели, на него и ехали.

— Какой еще свет? — спросила акушерка.

— Так прожектор от крана строительного.

— Понятно, — сказала Нина Ивановна и неожиданно прищурилась: — А кто вас пустил в помещение в верхней одежде, а? Да еще в сапожищах!

— Так, это… мы прошли и все. Да вы сами в верхней одежде.

Акушерка растерянно посмотрела на себя, но тут же спохватилась:

— Мне положено! Короче, так. Завтра придете и заберете. Нам заведующий запретил выписывать сразу после родов! И марш отсюда!

Она стала выталкивать мужиков.

— И рога свои дурацкие снимите! Тут вам не цирк!

Она сдернула с головы одного из мужиков красные рога и запихнула их ему в карман куртки. Кузя, сидевший до этого смирно, заревел, как сирена. Он стал капризно сучить ножками и тянуть свои маленькие ручонки к уходящим посетителям.

— У-у, племя иродово, — прошипела акушерка.

Она сплюнула три раза через плечо и выпихнула мужиков в коридор. Там проводила их до двери и сдала сонному охраннику. А сама побрела домой. Всю дорогу до дома в ушах ее стоял рев маленького Кузи.

Едва акушерка ушла, гинеколог кликнул Зойку и распорядился перевести роженицу в общую палату, а Кузю поместить к остальным новорожденным. После чего проверил записи в родовом журнале, внес туда неучтенного Кузьму и сел дожидаться сменщика, нетерпеливо поглядывая на часы. Время тянулось медленно. Можно даже сказать, топталось на месте. От нечего делать Павел Борисович решил сходить глянуть на младенцев — все ли в порядке. Еще в коридоре его встревожил надрывный плач, доносившийся из комнаты для новорожденных. Он перешел на бег, а в голове у него (видимо, под впечатлением от безумных выкладок акушерки) стали вставать картины одна страшней другой. То он представлял Кузю, который жадно урча и сверкая желтыми глазками, сосет кровь у своих соседей-младенцев. То ему виделось, как все тот же Кузя душит несчастных новорожденных своими пухлыми розовыми ручками. А может, и вообще — летает по комнате, изрыгая адское пламя. Гинеколог распахнул дверь и замер. Никто по комнате не летал и никого не душил, все было спокойно, если бы не рев детей и не какое-то движение, которое гинеколог поймал краем глаза. Он бросил взгляд в угол комнаты и замер: там сидела упитанная крыса. Она внимательно и даже как-то хищно смотрела на врача, словно прикидывала, не сгодится ли тот на обед. Потом лениво развернулась и, вильнув серым хвостом, нырнула под обои, где у нее, видимо, был прогрызен потайной ход.