Склиф. Скорая помощь - Андрей Шляхов Страница 31

— Обследуйте и, если все будет «в пределах», выписывайте, — распорядился заведующий отделением.

К Новому году в отделении неотложной хирургической гастроэнтерологии готовились основательно — освобождали как можно больше коек. Новый год — настоящий праздник живота. А где праздник, там и проблемы.

Стоило Сметанину заикнуться о выписке, как Тютюнникова выдала:

— Забирать меня, милый доктор, некому. Дочь в отпуску, вернется только восьмого января. А без нее куда я? Ох-то-тонюшки!

— Вы вполне можете сами себя обслуживать, — сказал Сметанин. — Отправим домой на перевозке…

— А как я поеду, если ключей у меня, милый доктор, нет? — Тютюнникова хитро прищурилась и склонила голову набок. — Пока дочь не вернется, я в квартиру не попаду. А она обрадовалась, что я под присмотром, и укатила со своим кавалером по горячей путевке…

— По горящей, — машинально поправил Сметанин.

— Вам виднее, — согласилась Тютюнникова.

«Нет ключей — и выписки нет, а на нет и суда нет», — подумал Сметанин, выходя из палаты, но заведующий отделением придерживался другого мнения.

— Владимир Викторович! — строго начал он, слегка приподнимая очки рукой, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Сметанина. — Вы понимаете, что ей совершенно нечего делать в нашем отделении? У нас не отделение лечения хронических запоров, а…

— Отделение неотложной хирургической гастроэнтерологии, — закончил Сметанин.

— Я вижу, что вы меня поняли, — сказал заведующий. — Действуйте.

«Ох-то-тонюшки!», — подумал Сметанин.

Бывалые врачи говорят: «Легче вылечить, чем перевести». Особо циничные из бывалых врачей утверждают, что легче похоронить, чем перевести. И те, и другие не сильно грешат против истины.

Промедитировав с десять минут над историей болезни Тютюнниковой, Сметанин снял трубку и позвонил кардиологам. Сначала повезло — ответила доктор Ганапольская, молодая и невредная. Увы, выслушав просьбу «проконсультировать насчет перевода», Ганапольская передала трубку другому врачу — Медее Георгиевне, одной из ветеранов института.

От одной мысли о Медее Георгиевне Сметанину хотелось стонать и рыдать. Медея Георгиевна въедлива, дотошна, безжалостна и бесцеремонна. Ее авторитет в институте на высоте, она считается прекрасным специалистом, а все остальное, согласитесь, не столь важно. Медея Георгиевна придерживается принципов: «лучше убить, чем перевоспитывать» и «говорю, что думаю». А посмотришь на нее — подумаешь, что перед тобой божий одуванчик. Невысокая изящная пожилая дама, интеллигентная, улыбчивая, вот только глаза колючие-колючие. Глазки-буравчики, глазки-сверла.

— Медея Георгиевна, можно подойти к вам с одной историей по поводу перевода?

Тактику пришлось менять, что называется, на ходу. Если предварительно подойти в кардиологию с историей, то в худшем случае услышишь сухое «нет». Если сдернуть Медею с места и заставить прогуляться из одного корпуса в другой, то к «нет» добавится десяток эпитетов, среди которых не будет ни одного мало-мальски лестного. Сметанин работал в Склифе уже второй год и кое-что уже усвоил.

— Да вашу больную не в неотложную кардиологию переводить надо, а на работу гнать! — Медея Георгиевна пребывала в добром расположении духа и потому одним лишь «нет» не ограничилась. — С таким-то сердцем! Я на десять лет моложе, а у меня кардиограмма хуже! Не возьмем мы вашу Тютюнникову, доктор.

На обратном пути Сметанин тормознулся в укромном уголке под облетевшими, но сильно ветвистыми деревьями и наскоро выкурил сигарету. Как водится — отругал себя за безволие и поклялся с первого января бросить курить. Окончательно и бесповоротно. Последнее «окончательно и бесповоротно», приуроченное к началу нового учебного года, растянулось до шестого сентября. Тяжелое дежурство, операция за операцией, любимая медсестра Казаченко протягивает полупустую пачку… ну и дал слабину доктор Сметанин. Но впредь — никогда-никогда!

От нечего делать Сметанин вслушивался в разговор двух размалеванных сверх всякой меры девиц в белых халатах, куривших в трех шагах от него. Девицы разговаривали громко, поэтому подслушивать их было не стыдно. Хотели бы посекретничать, говорили бы тише.

— Все утверждали, что в Мармарисе весело, а мы с Ликой чуть не подохли там со скуки. Представляешь, за десять дней ни с кем приличным не познакомились…

— Почему?

— Да там одни только турки! Везде, даже на дискотеках!

Кого она, интересно, ожидала встретить в Турции — эскимосов, датчан или японцев?

— Ну, а так, чисто для здоровья?

— Ты что, смеешься? Чисто для здоровья нам мужиков вообще видеть не хотелось! Отдых же все-таки.

— А какие наглые там халдеи — просто жуть! Так и норовят тебя полапать, ну а про глаза пялить я вообще молчу. Надоедливые, бесцеремонные, приставучие…

— Могли бы и оправдать поездочку.

— Это ты мне? Честной медсестре? Во-первых, мы поехали отдыхать, а во-вторых, все эти официанты и уборщики сами ждут, чтобы им заплатили. Побочный бизнес, мля!

— Ну, это вообще ни в какие рамки не лезет!

— Вот и я о том же. В Турцию я больше ни ногой, будущей осенью думаю рвануть в Словению. Говорят, что там классно! Давай, копи монету, поедем вместе!

— Накопишь тут. Зарплата не резиновая…

Сметанин вспомнил, что скоро Новый год. В прошлом году он, как новичок, отдежурил тридцать первого декабря и в этот раз должен был выходить на дежурство только третьего января. А значит, можно встретить Новый год на даче в узком дружеском кругу. Разумеется — с баней, шашлыками и хороводом вокруг настоящей, не срубленной и украшенной натуральным снегом елки. На душе сразу стало тепло.

Перебрав в уме отделения Склифа, Сметанин осознал, что ни в одно из них спихнуть Тютюнникову не удастся. Надо искать ей место где-то на стороне. В первую очередь — в ближайшей к месту жительства пациентки многопрофильной скоропомощной больнице. Надо бы только поточнее определиться, с чем именно переводить.

Вот с этим у Тютюнниковой было плохо. Некоторые люди к тридцати годам обзаводятся целым букетом заболеваний, некоторые — к пятидесяти. Тютюнникова дожила до восьмидесяти двух лет, но кроме атеросклероза да хронического колита других заболеваний не имела. Стыд и срам!

День у Сметанина сегодня был не операционный. Закончив с обходом и написанием дневников, он пришел в палату к Тютюнниковой и начал обстоятельно интересоваться ее самочувствием. Одно дело спросить, есть ли жалобы, во время обхода и совсем другое — прицельный расспрос с уклоном в неврологию. Почему в неврологию? А куда еще ее переводить? Если свои кардиологи не взяли, то к чужим можно не соваться. Спросят: «А что это вы к нам, а не у себя в Склифе?» — и дадут от ворот поворот. А с неврологией проще. В Склифе занимаются исключительно острыми случаями, на то он и НИИ скорой помощи. Главное — правильно оформить.