Магички - Марта Кетро Страница 31

— Cracias a la vida, que me ha dado tanto, — сказала ей незнакомая темноволосая женщина, — me ha dado el sonido у abecedario…

— Жарко мне, жарко, — раздался издалека шёпот, будто пересыпался песок в часах — такой.

Кате было жарко в пушистом и шерстяном.

— Сними. Только руку как же?

— Не отпущу.

Ольга с тревогой и восхищением наблюдала, как она по-змеиному высвободилась из другого рукава, стащила с головы широкий ворот, стянула свитер с плеча, и он окутал их руки, которые так и не разомкнулись.

На ней не было даже маечки, и лиловые ворсинки прилипли к острой груди и плечам. Катя прижалась так тесно, что Ольга чувствовала за неё — как грубая ткань рубашки охлаждает вспотевшее тело, забирает огонь. Она погладила острую лопатку и вздрогнула от двойного ощущения — от горячей спины и от ледяной ладони. Завиток светлых волос на шее пах виноградом, но не лиловым, цвета свитера, а зелёным — со сладостью мешалась кислинка, а вместо терпкости преобладала горечь.

Кажется, прошли часы, ягоды напитались солнцем и почти созрели, затихли женщины и гитары, но возникли какие-то новые звуки — постукивания, звоны и бульканье, будто волны начали, наконец, утекать в узкие трубы.

Ольга ждала продолжения, но прозвучавший голос оказался внезапным. Он был мужским и понятным. Более того, она его знала.

Ночь-ягода

Плыл рядом и

Раздавил

День к осени

Всех бросили

Отпустил

Ночь

Бросили

День к осени

Убежал

Тень строгая

Пыль трогает

Отпустил [5].

— Выключи это!

Катя вздрогнула и исчезла из её рук, через некоторое время он замолчал, но было уже поздно, в спокойный и целостный мир, который они едва создали, вторглась чужая непобедимая тоска, птицы улетели на юг, унесли с собой тепло, а её — её бросили.

— Вода есть у тебя?

Катя протянула бутылку, Ольга жадно отпила, потом, не отрываясь от горлышка, пошла в ванную. Умылась, поискала полотенце, но отчего-то не стала погружать лицо в чужой запах и вытерлась полой рубашки.

Когда вернулась в комнату, Катя уже снова была в свитере, и от их химической близости не осталось ничего, кроме легкой тошноты.

«Сразу никто не уходит, — подумала Ольга, представив интонацию Винни-Пуха, — в гостях так не принято», — а вслух сказала:

— Да, забористый чаёк.

— У меня голова немного заболела, — пожаловалась Катя.

«Намёк понял».

— Мне тоже как-то… Кать, я вот что хотела спросить: твоя первая книжка у тебя есть сейчас? Я была бы счастлива взглянуть.

Катя утомлённо улыбнулась: писатели — современники читают чужие книги чаще всего по обязанности, если подрабатывают рецензиями, или из личной вражды, с наслаждением отыскивая в текстах соперников ляпы и неточности. И только очень хорошие друзья интересуются друг другом «по любви». Если Ольга попросила книжку, значит, не вся их сегодняшняя близость была наведенным мороком.

Она подошла к полке и достала симпатичный томик в белой суперобложке:

— Вот, у меня один экземпляр остался. Тираж несерьёзный, маленькое издательство, зато постарались и сделали красиво.

— Спасибо, дорогая, прочитаю и верну. Мне правда хочется узнать тебя лучше.

— Ох, обменяться первыми книжками — это почти так же интимно, как показать друг другу трусики.

— Извини, тогда я приехала сюда без трусов. Они рассмеялись, и Ольга ушла к себе.

Она думала, что сразу заснёт, но не смогла: стоило закрыть глаза, как под веками начинала полыхать и вертеться красная карусель, пришлось включить ночник и взять Катину книжку. Она называлась «Семь влюблённых кошек», но речь там шла не о животных, а об одной большой семье, которую возглавляла старуха, жесткой рукой управляющая своей младшей незамужней сестрой, несчастливыми дочерьми, внучками и всеми, кто неосторожно окажется поблизости. Это был женский мир, пропитанный обидами, самодурством, истероидной любовью — и глубочайшим животным взаимопониманием. Клубок кошек, вопящих, царапающихся, вылизывающих друг друга, не отличающих своих котят от чужих. Мужчины никогда не были для них целью и смыслом, а только средством.

Ольга не заметила, как прочитала треть, и оторвалась, только когда жажда погнала за водой. Всё-таки чай продолжал что-то делать с телом и сознанием, слова обретали плоть, но будто бы за её счёт — иссушая её, Ольгу. Она осознавала, что лучше бы перестать, но не могла оторваться, поэтому, напившись, снова взяла книгу. Из-под суперобложки выпал листок, Ольга подобрала его, свесившись с кровати, взглянула. Это была фотография, распечатанная на принтере, в не слишком хорошем разрешении — примерно как та, с которой Катя встречала её на вокзале.

Минуту или две смотрела, перевернула, прочитала надпись на обороте. Потом дотянулась до стола и очень осторожно положила фото на краешек, изображением вниз. Выключила свет, укрылась с головой одеялом и ещё для верности зажмурилась. Показалось, что у неё не одна пара век, а несколько, и она будто шторы опускала, закрывая одну пару за другой — плотней, ещё плотней, чтобы отсечь свет, разгорающийся снаружи, чтобы он не встретился с огнём внутри её головы и вместе они не взорвали рассудок к чертям собачьим.

На фото щурился некрасивый блондин с нервным ртом, показывающий неровные зубы в широкой улыбке. Он походил на Алёшу, а телефон на обороте совпадал с его телефоном, но Ольга очень сильно не хотела, чтобы это был его номер и чтобы лицо было — его, так сильно не хотела, что всё-таки заснула, прежде чем два сияния наконец-то сошлись.

Глава 7

Итак, женщина скверна по своей природе, так как она скорее сомневается и скорее отрицает веру, а это образует основу для занятий чародейством. Что касается другой силы души — воли, то скажем о женщине следующее: когда она ненавидит того, кого перед тем любила, то она бесится от гнева и нетерпимости. Такая женщина похожа на бушующее море.

По природе женщина лжива. Она лжива и в разговоре. Она жалит и ласкает в одно и то же время. Поэтому ее голос сравнивается с голосом сирен, привлекающих путников своими сладкими мелодиями и затем убивающих их. Они убивают, т. к. опустошают денежные мешки, крадут силу и заставляют презирать Всевышнего.

Проснулась, задыхаясь, вся мокрая от пота — ещё бы, под одеялом-то дышать нечем. Откинула его, жадно вдохнула и захлебнулась прохладным воздухом, почувствовала, будто по комнате прошел сквозняк, но это, скорее, отразился контраст с пододеяльной духотой. Нащупала кнопку ночника и тут же бросила опасливый взгляд на стол. Самая большая надежда сбылась: фотографии не было. На полу тоже. Значит, приснилось. Точнее, привиделось, проклятый чай невыносимо коварен, и всякий раз, когда надеялась, что уже отпустило, он возвращался новым витком галлюцинаций. Сейчас Ольга готова была поклясться, что у неё абсолютно ясная голова. Вот только не могла отделаться от ощущения, что за мгновение до её пробуждения в комнате кто-то был. Кто-то, пахнувший виноградом, кто-то, хватившийся улики.