Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - Михаил Трофименков Страница 31

Это он основал 1 марта 1937-го успешную (в 1939-м ее тираж достиг четверти миллиона экземпляров) и «беспартийную» вечернюю газету Ce Soir, редактируемую коммунистами Арагоном и Жан-Ришаром Блоком. Ведущих сотрудников он подобрал, руководствуясь сверхъестественной интуицией. Во главе фотослужбы поставил юного Роберта Капу, который, впрочем, быстро вернулся к статусу вольного стрелка. Кабинетная рутина была не для него, но бессмертие Ce Soir обеспечили его фотографии, как и фотографии его подруги Герды Таро, погибшей под гусеницами танка в 1937-м, и другого великого свидетеля эпохи — Дэвида «Шима» Сеймура.

Шефом международного отдела Кац назначил 32-летнего Поля Низана, участника Первого съезда советских писателей, год прожившего в СССР, чьи горькие и яростные памфлеты были известны лишь красному сообществу. Низан падет под Дюнкерком и, только когда Сартр переиздаст в 1960-м его книгу «Аден, Аравия» (1931), будет признан одним из главных французских писателей XX века.

Казалось бы, Кацу не до Голливуда. Но уже в конце июля 1936-го он отрывается от сортировки захваченной нацистской переписки, чтобы выплеснуть в письмах Лангу свой романтический экстаз:

Я своими глазами видел, как рабочие, вооруженные ножами, пистолями и охотничьими ружьями, вышли против пушек и пулеметов и победили.

Лирика лирикой, но именно предвидя такие события, Кац соблазнял Голливуд. Вослед письмам Лангу летят телеграммы:

Крупные суммы срочно нужны для помощи Красному Кресту. Пожалуйста, сделай все возможное, чтобы собрать их.

Ланг работает «почтовым ящиком» и передает письма Таттлу и Сидни Бахману: они знают, что делать.

Ланг тревожно информирует Каца:

Рост нацистского движения чудовищен не только здесь, но и по всей Америке. Они создали большие [тренировочные] лагеря. И, несмотря на протесты многих сенаторов, американская юстиция, кажется, ничего с этим поделать не может.

Один нацист пытался распропагандировать самого Ланга:

Он говорил о великолепных автострадах, пересекших Германию и позволяющих Герингу за восемь часов перебросить армию на грузовиках через всю страну. Он говорил о новых скоростных железных дорогах: пять часов от Берлина до Мюнхена, четыре часа от Берлина до Франкфурта. Все это похоже на подготовку к войне.

Кац помнит, что, пропустив нью-йоркскую премьеру «Ярости», он в моральном долгу перед Лангом. Ничего, он надеется попасть на фильм в Лондоне. Правда, дорога Кацу туда заказана — с июня 1936-го он занесен в черный список британского МИДа, — но не беда: друзья из высшего общества аннулируют запрет. Кстати, он видел в Париже звезду «Ярости» Сильвию Сидни: ей предстоит сыграть жену Верлока — воплощения слепого террора — в «Саботаже» Хичкока.

Ох уж этот Кац. Без женского общества Кац не скучает, иногда его даже слишком много. Интимность ужина с Хеллман — она направляется в Испанию, но пневмония задержала ее в Париже — нарушает внезапно, как в дурной пьесе, объявившаяся в ресторане и подошедшая к их столику Марлен Дитрих. Ей тоже есть о чем поговорить с Кацем.

Хеллман не выдала своего знания немецкого, но Кац, в отличие от Марлен, знал, что она понимает их разговор. Когда Дитрих вернулась к своим спутникам, он шепнул Лилиан: «Пожалуйста, забудь все, что слышала. Мы любили друг друга, когда она была моложе, а я еще не столь triste» ^[13].

Уже в ночном Мадриде, гуляя с Кацем, Хеллман решится:

— Трудно ли быть коммунистом?

— Да, особенно здесь.

Он должен был бы прибавить: «…и сейчас».

* * *

Кац, Кац, один только Кац. Его одинокое имя звучит непривычно, странно.

Мюнценберг где?

Забудьте.

Нет больше товарища Мюнценберга. Был, да весь вышел.

Победа курса Коминтерна на НФ должна была стать его звездным часом, а стала началом конца. Именно в дни vii Конгресса прожженный конспиратор уловил изменения «химического состава» московского воздуха.

Последний раз он посетил столицу Коминтерна — где уже методично расстреливали партийную оппозицию — в октябре 1936-го, чтобы выслушать упреки в утрате бдительности: отец машинистки, работавшей до 1935 года в одной из его парижских контор, оказался франкистом. Зашла речь — дурной симптом — о назначении Вилли главой отдела агитации и пропаганды Коминтерна. Унести ноги из мышеловки им с Бабеттой помог Тольятти, настояв — в связи с Испанией — на присутствии Вилли в Европе. Да и должен же он передать дела преемнику: «трест Мюнцерберга», как неофициально называли совокупность созданных им культурных организаций, переходил чеху Богумиру Шмералю.

Стараясь работать как ни в чем не бывало, 10 апреля 1937-го он собрал в Париже учредительную конференцию своего нового детища — Народного фронта Германии: солировал Генрих Манн. Увы, КПГ в эмиграции сберегла богатую традицию фракционных склок и путчей. Отобрать у Мюнценберга Народный фронт вознамерился безжалостный Ульбрихт, член политбюро КПГ. Этот человек далеко пойдет и своего добьется: 21 год, с 1950-го по 1971-й, он будет возглавлять правящую в ГДР Социалистическую единую партию и вверит себе высшую государственную власть (1960–1971).

В 1937 году французская полиция выставила пост из трех полицейских возле квартиры Мюнценберга. На протест Мюнценберга полиция заявила ему, что получила из кругов немецкой эмиграции сообщение, что ГПУ хочет его убить, и поэтому «она приняла меры к его охране». Мюнценберг заявил, что это интриги гестапо, что он едет на днях в Москву и поэтому настаивает на снятии поста, иначе он будет жаловаться Блюму ^[14]. После этого пост был снят. Мюнценберг утверждал, что это результат провокационных слухов, пущенных Ульбрихтом, и опасался, что гестапо, воспользовавшись этой ситуацией, сделает на него провокационное нападение, взвалив вину на ГПУ. — Cправка НКВД.

Ни в какую Москву он, конечно, не поехал: от вызовов уклонялся, отлеживался в санатории доктора Ле Савуре — зятя Плеханова — и вел счет потерям.

«Межрабпомфильм» закрыли еще в 1936-м — прискорбно, но неизбежно: какой может быть совместный бизнес у Коминтерна с нацистами? Но вскоре «взяли» его экс-директоров Бабицкого (директора «Мосфильма») и Самсонова (управделами Коминтерна), начальника отдела студии Людкевича, Каролу Неер, игравшую Полли в «Трехгрошовой опере» Пабста. Да кого только не взяли. Мизиано, умершего в 1936-м, объявили шпионом посмертно, Эрнста Буша — вывезенного Мюнценбергом в СССР — заочно: он «спрятался» в окопах Испании.

Шатался и рушился блестящий, отлаженный за годы аппарат Коминтерна.

НКВД раз и навсегда покончил с войной эмигрантских фракций. В апреле 1937-го пришли за ультралевым Гейнцем Нойманом, организатором Кантонской коммуны (1927) — знаменитого восстания китайских рабочих — и автором лозунга «Бей фашиста везде, где увидишь». Нойман — муж Маргарет Бубер (ее тоже арестуют), сестры Бабетты. В марте 1938-го настал черед Лео Флига, куратора нелегальной работы КПГ. Его прицельно допросили о Мюнценберге, и он дал искомые ответы. Вилли — агент немецкой полиции, гестапо и французской разведки — в связке с Троцким сколачивает «международный антисоветский центр в Западной Европе, который мог бы противостоять Коминтеру».