Баржа смерти (сборник) - Михаил Аранов Страница 30

Когда Марина Васильевна покинула школу, учитель пения и завуч взглянули друг на друга, оба вздохнули, и фраза: «Ну вот, и прекрасно» тяжело повисла в воздухе.

«Муж Марины воевал в армии Деникина. А сейчас она не знает, где он, то ли убит, то ли пропадает в Турции. Или за океаном в Америке. В двадцать седьмом году бежал, опасаясь ареста», – сообщила Соня Константину Ивановичу.

Неделю Соня и Константин Иванович носились по начальству с рекомендательным письмом для Любочки Давыдовой. Директор школы, Николай Семенович Петрушкин, готов был подписать сразу. Только велел указать чин Константина Ивановича, чтоб было посолидней. Не «учитель пения», а «руководитель детского хора при школе номер…» «Вот так-то. Может мир и о нас услышит. Известная певица, Любовь Давыдова училась в Гаврилов-Ямской школе, где директором служил Николай Семенович Петрушкин», – Николай Семенович усмехнулся и лихо подмахнул школьную петицию.

А вот с Зуевой сразу не получилось. И слова «сын за отца не отвечает» не убедили её. Пришлось идти к товарищу Перегуде. Тот долго жевал свои толстые губы. Выходил из кабинета, с кем-то советовался. Наконец сказал сурово, что случай трудный, и нужна подпись председателя нашего сельского комитета, товарища Поспелова.

Ваня Поспелов поцеловал разрумянившуюся щёчку своей жены. Сказал: «Хорошее дело затеяли». Крепко пожал руку Константину Ивановичу. Аккуратно подписался под школьной петицией.

И Перегуда встретил ходатаев с широкой улыбкой. Взглянув на подпись Ивана Поспелова, удовлетворённо хмыкнул: «Это другое дело». И поставил свой крючок под письмом.

Последними в рекомендательном письме стояли подписи завуча С. Н. Поспеловой и руководителя школьного детского хора К. И. Григорьева.

После таких знатных автографов подпись Павлины Зуевой вроде и не понадобилась. О Павлине как бы забыли. И она целую неделю ходила обиженная.

Приемная комиссия «Первой музыкальной школы» Ярославля после прослушивания единогласно приняла Любу Давыдову на детское отделение вокального искусства.

В зимние каникулы Катя опять засобиралась в Ленинград навестить дочь. Уговаривала Константина Ивановича взять отпуск. Неожиданно Вера явилась сама. С порога объявила, что выходит замуж за Сашу Троицкого. Катя всю ночь проплакала на плече Константина Ивановича. На следующий день принимали гостей, семью Троицких.

Свадьба была не шумная. Собралось человек пятнадцать на квартире Григорьевых. Доктор Троицкий пришёл с Мариной Давыдовой. Почему-то это никого не удивило. Соня Поспелова даже поздравила доктора с достойным выбором спутницы жизни. Федор Игнатьевич смутился, стал суетливо объяснять, что до этого ещё далеко. И, вообще, сейчас всё-таки свадьба сына. Хотел, мол, познакомить Марину со старшим сыном. Только Ваня Поспелов, вроде, допустил бестактность. Сказал, правда, негромко, только для ушей Троицкого: «Чего уж, Федя, поторопился бы со свадьбой. Годы-то уходят».

Федор Игнатьевич благодарно под столом пожал руку Ивану. Шепнул:

«Устал, Ваня, я от одиночества. И Петруша, мой младший уже готов умчаться то ли в Ленинград, то ли в Ярославль. Вот закончит десятый класс. Так что со следующей осени – я один как перст». Печально улыбнулся.

Уже в конце застолья Константин Иванович отвёл доктора Троицкого на кухню.

– Федя, а как Вы посмотрите насчет венчания. В селе Великом церковь Боголюбской иконы Божией Матери, вроде, ещё не разграбили. Там служба, вроде, проходит по воскресеньям.

– Ну что Вы, Костя, – улыбнулся Фёдор Игнатьевич, – мой Сашка стал таким большевиком. Похлеще вашей Зуевой. А эту церковь закрыли ещё в двадцать четвёртом году, если я не ошибаюсь.

– Да, да, – смущённо отзывается Константин Иванович, – что это меня чёрт попутал. С памятью что-то стало.

Ночевать молодожёны отправились на квартиру доктора Троицкого. Квартира доктора теперь состояла из четырёх комнат. Кабинет доктора, столовая и комнаты каждому из сыновей.

Утром Сашина юная супруга умчалась к родителям попрощаться. Ночным поездом они с мужем должны были возвращаться в Ленинград. Младший сын ушёл в школу. Фёдор Игнатьевич пригласил Сашу в свой кабинет.

– Вот что, сынок, ты стал взрослым, – начал, было, Фёдор Игнатьевич.

Но сын перебил его:

– Папа, зачем эта патетика, давай попроще. Что случилось?

– Пожалуйста, не перебивай меня. Пока – ничего.

– Что значит пока? Папа, я уже взрослый человек.

Фёдор Игнатьевич тяжело вздыхает:

– Раз ты взрослый, ответь мне. Ты помнишь свою маму, своего, как бы сказать помягче, биологического отца?

– Папа, зачем этот разговор? Маму я не помню. Она умерла рано. Сразу после рождения Пети. Так мне говорил дедушка. А отца, биологического, как Вы выразились, помню смутно. Впрочем, если бы его встретил, может, и признал.

Доктор Троицкий протягивает Саше пожелтевшие листы: —Это письмо твоего отца.

– Он что жив?? – Саша дрожащей рукой перелистывает страницы письма.

– В двадцатом году был жив.

– Но почему, почему Вы нам сразу не сказали?? – Саша почти кричит.

– А ты читай, читай. И поймёшь, почему. – Фёдор Игнатьевич говорит спокойно, но в душе у него всё клокочет. – Я выйду покурить, а ты читай.

– Папа, Вы же бросили курить, – кричит ему вслед Саша.

Когда Фёдор Игнатьевич вернулся в свой кабинет, Саша встретил его неподвижным взглядом.

– Теперь ты понимаешь почему. Воевал на стороне белых. Живёт, если жив, в Германии, где у власти фашисты.

Саша раскачивается на стуле. Глаза его пусты.

– Что же мне делать? – шепчет он, – я же принят кандидатом в партию.

Фёдор Игнатьевич хотел спросить, какой партии? Эсеров или меньшевиков? Но тут же мысленно выругал себя. Шуточка совсем неуместная для сегодняшнего Саши.

Доктор Троицкий удручённо произносит:

– Сашенька, сын за отца не отвечает. Это сказал товарищ Сталин.

– Да, папа, Вы правы. Не отвечает. А совесть? Убеждения?

– И через это надо пройти, – глухо отзывается Троицкий. – Я-то не доживу, а ты, может, доживёшь до лучших времён. И тогда придёт понимание. И отца своего поймёшь.

– Папа, что Вы говорите? Каких лучших времён? Страна на подъёме, – Саша хотел что-то ещё сказать. Но под ироничным взглядом Фёдора Игнатьевича слова потерялись.

Троицкий обнимает Сашу:

– Возьми это письмо. Береги его как зеницу ока. Но брату об этом – ни слова. Он ещё не дорос. А теперь – марш к молодой жене. А я в больницу. Заодно договорюсь, чтоб машину вам дали доехать до Ярославля.

Гаврилов-Ям жил своей тихой провинциальной жизнью. А из Ярославля надвигалась гроза.