Плешь Ильича и другие рассказы адвоката - Аркадий Ваксберг Страница 30

Это, видимо, почиталось уликой. О юстиция, юстиция, что, бедняжка, с тобою творилось?!

На обратном пути в Москву у Березкина не было ни сумки, ни чемодана — честно отмечена в протоколе допроса Артемовой и эта деталь. Но ведь медальоны вполне могли уместиться в карманах…

И еще было несколько разных улик. На ящике секретера, где хранилась самая ценная из всей коллекции миниатюра, отыскали-таки след руки Березкина. В его квартире никаких медальонов не оказалось, но зато нашли изогнутый золоченый кусочек металла — он вполне мог быть обломком старинной оправы.

Мог быть, но был ли?

Улики не впечатляли, впечатляла скорее личность героя. Недоучка и дилетант, нахватавшийся поверхностных знаний, достаточных для того, чтобы пустить пыль в глаза простофилям, лентяй, способный к работе, но ее ненавидящий, чуждый каких бы то ни было навыков к систематическому труду, но вовсе не чуждый праздной гульбы за чужой счет, он вполне мог пополнить скудеющий свой кошелек не самым почтенным способом. И при этом утешить себя, что моральное право за ним.

Так я размышлял, подводя итоги своим наблюдениям, все больше и больше проникаясь верой в конечную правоту обвинения. Но вовремя устыдился: кто меня, собственно, уполномочил выносить Березкину приговор?

— Решитесь ли вы, товарищи судьи, — сказал я в защитительной речи, — на обвинительный приговор, располагая столь скудной для этого базой? Что представило нам обвинение? Несколько более чем сомнительных косвенных улик, которые при самом усердном старании никак не могут замкнуться в нерасторжимую цепь. — Я бросил взгляд на Березкина: ироническая улыбка не сходила с его лица. — Пропажа медальонов обнаружена после приезда Березкина. Это, пожалуй, доказано и споров не вызывает. Но ведь «после» не значит «поэтому» — старое правило логики, известное еще древним римлянам. Не будем от него отказываться, оно ни разу никем не подвергалось сомнению. Артемова слышала шум в комнате — поверим Артемовой, зачем ей лгать? Но почему непременно этот шум означал: идет воровство? Вообще, в принципе, медальоны могли, разумеется, поместиться в карманах. Но где доказательства, что они реально поместились в карманах Березкина? И точно в то утро, когда Артемова и Березкин возвращались в Москву? Отпечатки пальцев на секретере оставлены подсудимым, — раз экспертиза на этом настаивает, значит, так оно и есть. Ну, и что же из этого следует? К секретеру он прикасался не десятки, а сотни раз. Кто установит теперь дату именно этого отпечатка? Да, ключ был у Березкина, но не только у него — еще и у сторожа. Наконец, ключ могли украсть, заказать такой же, а потом незаметно вернуть. Или просто сделать с него слепок. Что ни улика, то сомнения и вопросы. Значит, улик попросту нет. Ни одной!

Потом друзья упрекнули меня: по неписаным правилам адвокатской этики нельзя защищать одного, топя другого. Иначе говоря, спасай Березкина, но тень на сторожа не бросай.

Разумеется, разумеется, обвинять я не вправе. Не мое это дело. Не мой долг. Негоже браться защитнику за чужую роль. Но, предлагая проверить разные версии, кого я, в сущности, обвиняю? По-моему, никого. Я лишь хочу добраться до истины. И показать, что версия, казавшаяся следствию самой реальной, вероятна не более, чем много других.

Вот почему я сказал тогда судьям:

— Против сторожа улик собрано не меньше, чем против Березкина. Почему из числа заподозренных исключена, к примеру, Артемова? А главное, где медальоны? Надо искать.

С этим суд согласился. Дело возвратили доследовать, а Березкина освободили: суд не посмел оставить его под стражей при столь сомнительных уликах.

Мы вышли на улицу: Березкин в обнимку с Таманским и я рядом с ними, радуясь их союзу, их вере друг в друга.

Березкин сухо пожал мою руку:

— Возможно, я пересмотрю свое отношение к вашей науке…

В метро, возвращаясь с процесса, я увидел прокурора. Подошел.

— Поздравляю с успехом, — сказал прокурор. — Хотя у меня нет ни малейших сомнений: украл медальоны Березкин. Приговор мы опротестуем, можете не сомневаться.

— Вы располагаете не известными нам доказательствами?

— Вам мало тех, что есть? Допустим, найдутся еще два, три или пять. Где гарантия, что защита не скажет: подавай десять?

— Дело не в количестве, — напомнил я, — а в том, замкнулась ли цепь.

Он горячо возразил:

— Да, любая улика против Березкина кажется случайной. Но разве, взятые вместе, они не впечатляют? Не может же быть столько случайностей сразу… И потом — есть еще профессиональное чутье. Интуиция, основанная на опыте. Неужели интуиция вам ничего не подсказывает?

Я верю в опыт. В интуицию — тоже. Без нее следователь не творец, а ремесленник. Да и только ли следователь? Но я очень боюсь, когда интуиция подменяет улики, когда ссылаются на чутье, проницательность, уверенность, опыт — на эти прекрасные качества, о которых вспоминают как раз тогда, когда не хватает серьезных улик.

— Тяжелое дело, — глубокомысленно произнес прокурор, обласкав меня сочувственным взглядом. Дело Березкина действительно было нелегким, но прокурор, так мне показалось, имел в виду что-то другое. Я не ошибся. — Улики уликами, но защищать такого… — У него явно вертелось на языке крутое словечко. Он все же сдержался. — Пренеприятнейший тип! Я вам не завидую.

Что верно, то верно: тип не из самых приятных. И какой из этого вывод? Упаси Боже, если в суде эмоции возобладают над разумом. Сколько их, милых и обаятельных, оказалось среди мздоимцев и казнокрадов, разворовывавших страну! И тогда, и потом…Неужели манера держаться, умение подать себя избавят их от заслуженной кары? И напротив: несимпатичный, недобрый, плохой человек — неужели он будет наказан без доказательств?

Допускаю: Березкин — преступник. Весьма вероятно, не спорю. Но — вероятно! А осудить можно, если — бесспорно. Только тогда.

Протест прокурора был отклонен — следствие началось заново, и оно не теряло надежды. Теперь тучи стали сгущаться уже над двумя головами: к Березкину пристегнули и сторожа.

Еще при первом обыске нашли у него икону из коллекции Таманского. И уникальный самоварчик ручной работы, которому, как сказал эксперт, место в хорошем музее. Отец Таманского подобрал его во время войны под развалинами какого-то дома, пострадавшего от бомбежки, вылечил, а потом зашвырнул в чулан: самовары были не по его части, и кратковременная, как оказалось, мода на них тогда еще не пришла. Сын не вел счета отцовскому добру: не заметил даже, как исчезла икона, пропал самовар.

Сторож повинился: втайне от мужа подарила ему реликвии эти Ольга Петровна, жена Таманского-младшего. Соблазн был велик, отказаться сил не нашлось. Да и с чего бы отказываться? Ведь сторож годами служил этой семье! Верой и правдой…

Зря ссылался он на Ольгу Петровну! Та отвергла его показания. Категорически — с возмущением неподдельным.

И то правда — с какой стати, пока была женою Таманского, тайком дарить сторожу такое богатство? А уж коли все-таки подарила, зачем отрицать?