33. В плену темноты - Гектор Тобар Страница 30

– А сейчас рецепт тунца с зеленым горошком! – объявил он. – На восемь литров воды одна банка тунца и немного гороха. Ставим на небольшой огонь. Вот так мы здесь живем!

Вокруг Марио на камнях расселись остальные шахтеры, в своих желтых и красных касках, по большей части уже без рубашек. Ярко-оранжевый шар костра плясал посредине видеоизображения, а ближе к краю картинка становилась все темнее. Иногда Акунья поворачивал камеру, чтобы захватить фары одной из близстоящих машин, но камера в телефоне была слишком слабой, и в результате на экране была только черная мгла, в которой звучал громкий голос Марио Сепульведы:

– Мы всем покажем, что мы настоящие чилийцы с большим и открытым сердцем! И сегодня у нас на обед замечательный суп!

Акунья выключил телефон, чтобы зря не расходовать аккумулятор, но уже через несколько минут включил его снова, чтобы заснять, как Марио разливает свой свежеприготовленный суп по пластиковым стаканчикам, звякая металлической кружкой по стенкам импровизированной кастрюли.

– У всех налито? Тут еще есть. Может, кто-то хочет добавки? – спросил Марио, выскребая остатки мутной жижи со дна воздушного фильтра. И тут он начал разговаривать со своим сыном, представляя, будто он сейчас смотрит это видео. – Франсиско, когда Господь велит тебе стать воином, знай, что быть настоящим воином – это иметь крепкие яйца (esta hueva)», – говорил он, воображая, как сын увидит, как он кормит своих товарищей по оружию и упорно отказывается падать духом. «Видишь ли, Франсиско, – хотел сказать Марио, – воин – это не только тот, кто убивает драконов или англичан, как Мел Гибсон в нашем с тобой любимом фильме «Храброе сердце». Воин – это и тот, кто может разобрать двигатель машины, для того чтобы сварить суп и накормить им своих братьев, подбадривая их шутками и веселой интонацией».

Акунья остановил запись, чтобы помолиться со всеми перед едой. Склонив головы над чашками, они вслед за Энрикесом благодарили Бога за пищу, которую собирались вкусить. Затем они устроились вокруг костра и начали хлебать то, что можно было условно назвать супом, с масляной пленкой на поверхности, которая могла быть как от консервов, так и от мутной технической воды, из которой он был приготовлен. Наслаждаясь этим редким моментом счастья, все вспоминали последнюю совместную пирушку в доме Виктора Сеговии две недели назад. Он тогда пригласил почти всех из смены А. Была среда, и у них только закончилась рабочая неделя, а у южан, которые должны были сесть на ночной автобус в Сантьяго, было еще много времени в запасе.

Виктор жил в районе Копьяпо, где все улицы были названы в честь каких-то полезных ископаемых. Дом Виктора, в частности, стоял на Халькопиритной улице. Алекс Вега притащил огромный котел, который в Чили имеет специальное название – фондо. Они собирались готовить особое блюдо косимьенто, в состав которого входит курица, свинина, рыба, молодой картофель в кожуре и листья капусты, которыми было устлано дно. По рецепту его нужно готовить на воде, а в самом конце добавить немного вина. Они поставили все на огонь и начали пить – кто пиво, а кто вино. Один Марио Сепульведа ничего не пил – будучи свидетелем Иеговы, он вообще не притрагивался к алкоголю. Вместо этого он согласился присматривать за котлом. После нескольких стаканов Эдисон Пенья взял в руки микрофон – Виктор Сеговия был музыкантом, и поэтому в его доме имелась целая куча аудиотехники, – и принялся петь кое-что из репертуара Элвиса Пресли, в частности «Blue Suede Shoes». Пел он на английском, но с сильным чилийским акцентом. «Эй! Что это за музыка для стариков?» – насмешливо сказал Педро Кортес, и его поддержали еще несколько более молодых шахтеров. Они выросли в мире реггетона и кумбии ^[10], и для них старая музыка юга США звучала как нечто, что слушали их родители в молодости.

По воспоминаниям многих получилась замечательная вечеринка. Только вот закончилась она несколько печально. В половине пятого у двоюродного брата Виктора, Пабло Рохаса по прозвищу Кот, зазвонил мобильный телефон, точно в ту самую минуту, когда Сепульведа объявил, что косимьенто уже на подходе, а по дому витал аппетитный аромат тушеного мяса и все чувствовали себя непринужденно, разомлевшие от пива и вина. По телефону сказали, что только что скончался отец Пабло. По правде, этого стоило ожидать. Старик Рохас всю жизнь проработал на шахте, а когда вышел на пенсию, не нашел ничего лучше, кроме как пристраститься к алкоголю. Его частенько находили на главной площади Копьяпо – после нескольких дней непрекращающегося запоя он просил у прохожих денег на выпивку. На протяжении нескольких лет Хосе Рохас медленно убивал себя, и наконец случилось то, что должно было случиться. Однако для сына это оказалось тяжелым ударом. Нет, он не плакал, но его брат Виктор не мог не заметить, что Пабло в плохом состоянии. Поэтому Сеговия предложил ему отправляться в больницу и не беспокоиться об остальных гостях.

После того как уехал Пабло, у всех резко пропал аппетит и вечеринка быстро подошла к концу. Когда уезжали последние гости, пришел опоздавший Луис Урсуа, но он тоже не стал есть, и огромный котел с едой оказался нетронутым.

«Боже мой! Сколько еды пропало зря!» – восклицал Педро Кортес, сидя в компании товарищей среди груды камней на отметке 135. Подумать только – свежеприготовленная свинина, курица и рыба, тушенные в белом вине в большущей кастрюле… А сейчас им приходилось довольствоваться чашкой «супа», приготовленного в воздушном фильтре от грузовика, на основе одной-единственной банки рыбных консервов, ложки гороха и восьми литров грязной воды, в которой когда-то купался Марио Сепульведа. Без соли, но зато с машинным маслом в качестве заправки. И все это нужно было разделить на тридцать три человека!

Забавно наблюдать, что может произойти в жизни шахтера всего лишь за несколько недель. В прошлую смену они хорошо поработали и доставили много золота и меди на поверхность.

Затем они прекрасно провели время, приготовили сытное блюдо с настоящим мужским размахом, распивали пиво и вино (и неважно, что к основному блюду они так и не притронулись). Да, кто-то потерял отца и дядю. А потом они снова вышли на работу, попали под обвал, и теперь им приходится питаться супом из воды, не предназначенной для питья, называть это жалкое пойло «едой» и благодарить за него Всевышнего. Если им суждено выбраться, они непременно расскажут своим родным и близким эту историю о еде, семье и дружбе. Это будет история о двух ужинах: один был на земле, с хорошей посудой и изобилием продуктов, к которому почти никто не притронулся, а второй был в подземелье, где еды было совсем мало и где каждый до блеска вылизывал стенки своего пластикового стаканчика.

После еды некоторые пришли в возбуждение, потому что им показалось, будто они услышали отдаленный звук бурильной машины.

– Я чувствую какую-то вибрацию. Нет, я правда что-то слышал, – сказал один из них.

Все тут же затихли и прислушались.

– Враки, – ответил другой. – Ничего ты не слышал.

Развернулась целая дискуссия по этому поводу, и закончилась она тем, что даже вроде как слышавшие отдаленную вибрацию признали, что она уже стихла, если вообще когда-нибудь была. Вернувшись к Убежищу, Виктор Сеговия лег на теплую поверхность и снова взялся за ручку и бумагу, стараясь отогнать навалившуюся на него тоску. «Здесь, под землей, не существует ни дня, ни ночи, – один только сплошной мрак и далекий грохот падающих камней», – писал он. В дневнике Виктор рассказывал о том, как спали люди вокруг него, подложив под голову вместо подушки пустые пластиковые бутылки из-под газировки. Он, как и все остальные, чувствовал, что страшное чудовище под названием «безумие» вот-вот поглотит их изнутри. Шел четвертый день заточения. На листе Виктор схематично нарисовал пару десятков человеческих фигур, лежавших на земле возле дверного прохода в скале, на котором висела табличка «Убежище». Грубый набросок невольно вызывал в памяти полицейские зарисовки с места преступления. Затем Сеговия снова написал имена своих дочерей и родителей, добавил под ними свое имя и обвел их в сердечко. «Не плачьте обо мне, – закончил он запись. – Мы славно прожили жизнь, с асадос (барбекю по-чилийски) и косимьенто».