Источник солнца - Юлия Качалкина Страница 30

…Он был сторонником гуманных идей.

Из песни Б. Гребенщикова

Артему всю ночь снились лошади: будто он сам скачет верхом на одной из них – рыжей от копыт до кончика хвоста, – а другую, черную, левой рукой держит рядом на поводе. Смутное желание схватить рыжую за ухо вместо положенного кожаного ремешка, идущего от морды к седлу, убедило Артема в том, что это все-таки сон. Ибо сны ему зачастую казались истиннее любой реальности.

Хватание во сне привидевшейся вам лошади за уши, если вдобавок вы, бодрствуя, катались на велосипеде, объясняется, по Фрейду, очень и очень просто. Фрейда Артем читал и тут же – прямо во сне – все себе объяснил. Обычная соматическая реакция организма.

Евграф Соломонович спал беспокойно и за уши никого не хватал. У него болел желудок, для которого ужин не прошел даром. Так и стоял в горле, стесняясь провалиться глубже. Чувство ночной тошноты Евграфа Соломоновича не пугало, но изнуряло страшно: он пытался лечь так, чтобы придавить больной пищеварительный орган к матрасу, и тогда тот как будто шел на мировую. Полежав немного и удостоверившись в лояльности своего организма, Евграф Соломонович тихонечко перекатывался на левый бок и сворачивался калачиком. Он вспоминал, как давно, еще в школе, его учительница биологии читала им статью из какой-то желтой газеты о женщине, любившей спать в позе эмбриона, и о мужчине, ее бросившем, когда та ему это свое пристрастие озвучила по-научному.

От этого воспоминания еще беспокойнее становилось Евграфу Соломоновичу. Он иной раз покрывался холодным потом и чувствовал учащенное сердцебиение. Ждал, что вот-вот случится что-то страшное… но ничего не случалось. И к утру он обычно засыпал.

Так было и в эту ночь. На кухню он явился – руки в брюки, – когда все уже позавтракали, но еще не успели разойтись по делам. Нездоровая бледность лица Евграфа Соломоновича заставила Настю догадаться о долгой ночи физических страданий мужа. Евграф Соломонович пожелал всем доброго утра и отказавшись от своей каши в пользу голодания, сел-таки на стул.

– Настя, когда допьешь кофе, зайди ко мне, пожалуйста. Мне надо с тобой поговорить. – Он вздохнул, поднялся и вышел.

Валя, успокоенный вчерашней ночной беседой с мамой, больше не воспринимал присутствие Евграфа Соломоновича как молчаливый упрек себе и снова жил полноценной жизнью: ел толстый бутерброд с маслом и сыром, запивал все это густым какао и думал, что неплохо было бы сегодня на Черкизовском рынке прикупить себе модные брюки.

Консенсус с миром был найден. Мир мог отдыхать.

Секрет консенсуса был прост: Настя, перебирая рыжие колечки Валиных волос пальцами, когда тот положил голову к ней на колени, сказала: «…все так, как ты к этому относишься». По сути Настя не открыла Америку, но Вале эти ее слова зажгли свет в конце туннеля. Я повторюсь: кажется, мы очень недооцениваем банальности. Ох, как недооцениваем!

И он отнесся. Одним словом, он уподобился тем самым «хреновым независимникам», которые были его друзьями и на которых меньше дня назад он негодовал. Теперь, оправдав для себя собственное существование на этом свете, Валя находился совершенно в своей тарелке. Евграф Соломонович, если бы узнал о метаморфозах сыновней личности, вероятно, остался бы доволен такими выводами, которые из всего сделал Валя. Евграф Соломонович давным-давно уверовал в то, что все мы ходим под богом и используем друг друга. Просто одни в этом преуспевают, а другие – нет.

Евграф Соломонович любил Валю и желал ему всяческого добра.

Евграф Соломонович усердно мерял кабинет шагами, заложив руки за спину и глядя в пол. На полу был ковер повышенной ворсистости, и в нем при ходьбе утопали ноги. Евграфу Соломоновичу очень нравилось, как они там утопали, и свои хождения он не прекратил, даже когда, слегка ссутулившись, вошла Настя. Так она входила почти всегда: крадучись. Можно было подумать, что делает она это, дабы не потревожить покоя мужа, который в любую минуту мог быть занят трудоемкой интеллектуальной работой. В семье Декторов каждый живший под одной крышей с ее бессменным главой примешивал крадучесть эту самую в движения. Правда, в разной пропорции. Меньше всего «крался» по комнатам Валя. Двигался он угловато и вам, при встрече с ним, неслучайно думалось, что он доволен собственной тонкостью и стройностью выше всякой меры, но вот с длинными руками и ногами управляется не так-то легко. Он словно всякий раз извинялся за то, что не может компактно сложиться и принять масштаб имевшегося помещения. У Насти же наоборот крадучесть с годами перешла в качество характера. И ведь при всем при этом она была веселой женщиной!

Настя вошла, держа в руке чашку недопитого кофе, и уютно устроилась на кровати Евграфа Соломоновича, подобрав под себя ноги. Этим своим обыкновением сворачиваться на любой горизонтальной поверхности Настя напоминала Евграфу Соломоновичу себя молодую. Себя – беременную их мальчиками в годы, когда они вдвоем жили в Тарусе безвылазно.

Настя, так и не похудевшая после родов, казалось, в форме собственного тела хранила воспоминание о миновавшем чуде зачатия новой жизни. Евграф Соломонович когда-то любил, лежа на спине, класть ей голову на живот и затылком ощущать ответную мягкость. И ему было совершенно все равно, что былой стройности не осталось и следа. Есть в человеческих отношениях такая стадия – преодоление внешности называется. Так вот, Евграф Соломонович Настину внешность давно преодолел, а сама Настя все же иной раз критически рассматривала себя в зеркале и тайком при случае пыталась влезть в старые свои джинсы. Но увы…

Евграф Соломонович все никак не мог придумать, с чего ему начать разговор и стал ждать, что инициативу в свои руки возьмет Настя. Дело в том, что ему необходимость разговора казалась столь же очевидной, сколь для Насти все было наоборот. Ни о какой переходящей инициативе она не помышляла: возлагая на оставшийся еще в чашке кофе надежды на поднятие уровня своего настроения до высокого (или хотя бы до выше среднего), Настя прикидывала в уме, сколько времени уйдет на то, чтобы Евграф Соломонович подробно высказался о своей заботе. А его явно что-то заботило: в противном случае он не пренебрег бы кашей.

Настя приготовилась слушать. Заметив, что Евграф Соломонович бросает на нее взгляды, взывающие о помощи – слишком хорошо известны были ей все его взгляды, чтобы ошибиться, – Настя в ней не отказала. Едва заметно кивнула, жестом спрашивая: мол, что такое у тебя? Евграф Соломонович понял, прекратил настойчивое вытаптывание ковра и ни с того ни с сего (сам от себя не ждал) выдал следующее:

– Знаешь, оказывается, Артем хотел собаку…

Оба они с Настей так и замерли, обескураженные простотою сказанного. Непонятно, почему каждый из них ждал чего-то судьбоопределяющего с самой первой фразы и, не дождавшись, облегченно про себя вздохнул.