Стрела бога - Чинуа Ачебе Страница 30

— Да, похоже, в небе скопилась вода, — подтвердил Эзеулу. — Такая жара — к дождю.

Поднявшись на ноги, но не распрямляясь во весь рост, он подошел к бамбуковому ложу и взял с него свой мешок из козьей шкуры. Его мешок был очень искусно сшит: как будто козу, которая обреталась в этой оболочке, вынули, как улитку из раковины. У мешка были четыре коротенькие ноги и настоящий козий хвост. Эзеулу вернулся с мешком на прежнее место и, усевшись, полез в него за своей бутылочкой с нюхательным табаком. Запустив руку в мешок по самое плечо, он нашарил бутылочку, поставил ее на пол и принялся искать ложечку из слоновой кости. Вскоре он нашарил и ложечку, после чего отложил мешок в сторону. Снова взяв в руки бутылочку, он поднял ее, посмотрел, много ли табаку осталось, и постучал ею по колену. Потом открыл бутылочку и отсыпал понюшку табаку в левую ладонь.

— Дай-ка и мне немного — голову прочистить, — попросил Акуэбуе, который только что напился воды, поданной Нвафо.

— Подойди и возьми, — ответил Эзеулу. — Не рассчитываешь же ты, чтобы я угостил тебя табачком да сам тебе его и поднес, дал бы тебе жену и нашел бы в придачу циновку для спанья?

Акуэбуе приподнялся с согнутой спиной и, опираясь правой рукой о колено, протянул левую ладонь к Эзеулу со словами:

— Не буду с тобой спорить. Твой ямс, и нож тоже твой.

Эзеулу пересыпал две понюшки табаку со своей ладони в ладонь гостя, а себе добавил еще из бутылочки.

— Хорош табачок, — похвалил Акуэбуе. На одной его ноздре остались следы коричневого порошка. Он снова насыпал горкой табак из левой ладони на ноготь большого пальца правой руки, поднес его к другой ноздре, закинул назад голову и раза три-четыре шумно вдохнул. Теперь уже обе ноздри были у него в табаке. Эзеулу вместо ногтя пользовался ложечкой из слоновой кости.

— Это потому, что я не покупаю его на базаре, — откликнулся Эзеулу.

Вошел Эдого, раскачивая калебас с пальмовым вином, который висел на короткой веревке, обвязанной вокруг горлышка. Он поприветствовал Акуэбуе и отца и поставил калебас.

— Я не знал, что у тебя есть пальмовое вино, — сказал Эзеулу.

— Его только что прислал владелец двери, которую я украшаю резьбой.

— А зачем ты принес вино в присутствии вот этого моего друга, который ест и пьет за всех своих умерших родственников?

— Но я не слышал, чтобы Эдого говорил, что он принес это вино тебе, — заметил Акуэбуе и, обернувшись к Эдого, спросил: — Разве ты говорил это? — Эдого рассмеялся и сказал, что вино предназначается им обоим.

Акуэбуе достал из своего мешка большой коровий рог и трижды ударил им об пол. Затем он дочиста обтер его края ладонью. Эзеулу тоже достал из мешка, лежащего подле него, свой рог и протянул его Эдого. Тот наполнил его рог, затем поднес калебас к Акуэбуе и налил ему. Прежде чем выпить, Эзеулу и Акуэбуе слегка наклонили свои роги, вылив по нескольку капель на пол, и чуть слышным голосом пробормотали приглашение предкам.

— Все тело у меня болит и ноет, — сказал Эзеулу. — Не думаю, чтобы пальмовое вино пошло мне сейчас на пользу.

— Куда уж тебе пить! — воскликнул Акуэбуе. Он уже опорожнил одним духом первый рог и сморщил лицо с таким видом, словно ждал, когда в его голове зазвучит голос, который скажет ему, хорошее это вино или плохое.

Эдого взял у отца рог и налил себе. Вошедший в этот момент Одаче поприветствовал отца и гостя и устроился рядом с Нвафо на земляном сиденье. С тех пор как Одаче стал исповедовать религию белого человека, он постоянно носил набедренную повязку из ткани для полотенец вместо узкой полоски материи, пропускаемой между ног. Эдого, выпив, снова наполнил рог и предложил Одаче, но тот отказался.

— А ты, Нвафо, не хочешь? — спросил Эдого, и Нвафо тоже ответил «нет».

— Так когда ты собираешься в Окпери? — обратился Эзеулу к Одаче.

— Послезавтра.

— Надолго?

— Говорят, на два базара.

Эзеулу, казалось, обдумывает это сообщение.

— Зачем ты туда идешь? — поинтересовался Акуэбуе.

— Они хотят проверить, как мы знаем священную книгу.

Акуэбуе пожал плечами.

— Я еще не уверен, что отпущу тебя, — сказал Эзеулу. — Но на днях я приму окончательное решение.

Никто на это ничего не ответил. Одаче достаточно хорошо знал своего отца, чтобы не возражать. Акуэбуе выпил второй рог вина и пощелкал зубами. Голос, который он ожидал услышать, наконец зазвучал и объявил, что вино хорошее. Он постучал рогом по полу и одновременно произнес молитву:

— Да продлится жизнь человека, изготовившего это вино, чтобы он мог и дальше делать свое доброе дело. И да продлится жизнь выпивших это вино. Пусть будет счастье в стране Олу и в стране Игбо. — Он обтер края своего рога и убрал его в мешок.

— Выпей еще рог, — предложил Эдого. Акуэбуе вытер рот тыльной стороной ладони и только после этого ответил:

— От пальмового вина есть только одно лекарство — способность сказать «нет». — Эти слова как будто вернули Эзеулу к действительности.

— Перед тем как ты вошел, — обратился он к Акуэбуе, — я внушал вон тому мальчонке, что даже величайший лжец среди людей говорит правду своему сыну.

— Правильно, — подтвердил Акуэбуе. — Человек может смело поклясться перед самым грозным божеством, что все, о чем рассказывал ему отец, истинная правда.

— Если кто-то не уверен насчет того, где проходит граница между его землей и землей соседа, — продолжал Эзеулу, — он говорит сыну: «По-моему, граница вот здесь, но если возникнет спор, не клянись перед богом».

— Верно, верно, — поддержал Акуэбуе.

— Но если отец говорит правду, а его дети предпочитают слушать глас лжи… — С каждым словом голос его становился все более резким и начинал опасно напоминать по тону отцовское проклятие; он оборвал себя на полуслове и сокрушенно потряс головой. Когда он заговорил снова, голос его звучал более спокойно. — Вот почему чужестранец может выпороть моего сына и остаться безнаказанным. Потому что мой сын затыкает себе уши, чтобы не слышать моих слов. Если бы не это, тот чужестранец уже узнал бы, что такое гнев Эзеулу; псы бы уже лизали ему глаза. Я бы живьем его проглотил и изрыгнул обратно. Я бы ему голову без воды обрил.

— Значит, Обика ударил его первым? — спросил Акуэбуе.

— Откуда я знаю? Мне известно только то, что сегодня утром он ушел отсюда совершенно пьяный: слишком много пальмового вина выпил накануне. И даже когда он недавно возвратился, хмель еще не выветрился у него из головы.

— Но говорят, он не нападал первым, — вмешался Эдого.

— Tы там был? — вопросил отец. — Или ты поклялся бы перед богом, что сказанное тебе пьяным — правда? Да будь я уверен в собственном сыне, сидел бы я, как ты думаешь, тут, разговаривая с вами, в то время как человек, который тычет пальцем мне в глаза, спокойно идет домой спать? Если бы я даже не сделал ничего другого, я бы произнес заклинание, и он изведал бы силу моего слова. — Его лоб снова покрылся испариной.