Неподвластная времени - Анхела Бесерра Страница 30

— Очень холодно, я не могла заснуть.

— Иди ко мне. — Кадис обнял жену за плечи и притянул к себе.

— Я еду в Нью-Йорк. — Сара резко высвободилась.

— В Нью-Йорк? Это еще почему? Зачем?

— Мы оба прекрасно понимаем, что происходит Я не идиотка, Кадис.

— О чем ты, Сара?

— Тебе нужно с этим разобраться, и тут я тебе не помощница. Мне нужно отвлечься, позабыть обо всем хотя бы на время. Я очень устала.

— Ты уверена, что Нью-Йорк лучшее место для отдыха?

— Это моя родина. Иногда мне хочется потеряться на тамошних улицах, снова стать никем.

— Тебе не нужно никуда ехать. Я безнадежен, Сара; и это совсем не то, что ты думаешь.

— Не лги самому себе, Кадис.

— Посмотри на меня! Сара, я старик. Ты сама мне так сказала. Я слишком стар... для всего. И это страшно. Старость — это конец всему. Пока мы были молодыми, бег времени нас не заботил. Мы думали, что все всегда будет по-нашему. Брали, брали и брали, не замечая, что каждую секунду время отнимает у нас нас самих. Потихоньку пьет из нас жизнь. Вот сейчас мы разговариваем, и... оно здесь. Неужели ты не чувствуешь? Слышишь, как тикают часы? Это время откусывает от нас по кусочку. Крадет у нас воздух; забирает последние крохи радости, которые нам остались... Я уже все потерял... Сбылся самый страшный из моих кошмаров: я больше не достоин обладать красотой.

— Она красива?

— Сара... У меня никого нет.

— Все стареет, Кадис. Даже красота. Никто из нас нe свободен от бега времени. Не меняется только честность. Она никогда не постареет. Быть честными с самими собой...

— У меня никого нет.

Теперь Сара Миллер не сомневалась, что ее муж лжет. Что у него есть любовница. Что она молода и красива и у нее есть все, чего не хватает сейчас Саре. Что Кадис по-настоящему влюблен... И что очень скоро он будет страдать. Оба они будут страдать.

Сара позвонила своей секретарше и попросила забронировать номер в нью-йоркском отеле "Мерсер". И не через две недели, а на следующий день.

36

В обществе Мазарин Паскаль почти не вспоминал о своей профессии, хотя некоторые поступки девушки вполне могли заинтересовать психиатра. У Мазарин было слишком много тайн, которые она старательно оберегала от нового друга. Паскаль почти не сомневался, что никакой сестры-близнеца не существует, что это не более чем детская выдумка, способ спастись от одиночества. Однако противостоять исходившему от Мазарин магнетизму было решительно невозможно. Паскаль отлично понимал, что пропал, но ничего не мог с собой поделать.

Сочетание беззащитности и упорства сводило его с ума. Если Мазарин принимала решение, ни один человек в целом свете не мог ее переубедить. В их паре она была явным лидером, а Паскаль с радостью подчинялся.

Он тысячу раз просил Мазарин не ходить босиком, по крайней мере зимой, но та будто не слышала его настойчивых просьб. Вид ее голых ступней пробуждал в молодом враче не только невыразимую нежность — он и сам не мог понять, что же в них такого, — но и острое желание оберегать и защищать.

Паскалю еще не доводилось встречать женщину, обладавшую столь мощной и заразительной жизненной силой. Коротких вечерних часов в обществе Мазарин с лихвой хватало на весь следующий день.

Эта сила волновала, опьяняла, очаровывала, сводила с ума. Паскаль умирал от желания, но установленная девушкой дистанция не предполагала ничего, кроме галантных ухаживаний в самом старомодном смысле. Мазарин напоминала гостью из другой эпохи, проза жизни ее не касалась. Сама мысль о физической близости с такой женщиной казалась кощунством, но от этого желание делалось только сильнее. В ней было что-то нереальное, мистическое. До встречи с Мазарин Паскаль пережил немало романов, но с этой девушкой все было по-другому.

Взявшись за руки, они шагали навстречу сгущавшимся сумеркам. Бульвар Сен-Жермен был запружен народом. Люди торопились по домам с работы, болтали, смеялись, строили планы на вечер. Мазарин, словно голодный ребенок, жадно вцепилась зубами в купленный по дороге эклер. Паскаль предложил зайти в свой любимый магазин "Пена книг". Многочисленные посетители толпились у зеленых столов, на которых были разложены книги об архитектуре и фотографии, и перелистывали глянцевые страницы. Дорогие издания были по карману далеко не всем, но мало кто отказывал себе в удовольствии сунуть нос в роскошную книгу. Ар-нуво, ар-деко, модернизм, рационализм... Все без исключения направления живописи. Импрессионизм, сюрреализм, экспрессионизм, группа "Мост"... Шикарные фолианты соревновались в красоте. Среди них была и популярная книга Кадиса, иллюстрированная фотографиями Сары. В свое время Мазарин похитила страницу из точно такого же тома. Теперь им завладел один из посетителей, который торопливо переворачивал страницы и делал пометки в блокноте.

Паскаль собирался сказать, что автор книги его отец, но что-то его остановило. Мазарин хотела сказать, что это ее любимый учитель, но что-то ее остановило. Увидев знакомую обложку, она вздрогнула и оттолкнула руку Паскаля.

— Пошли отсюда, — Мазарин швырнула в урну недоеденное пирожное, — здесь слишком сильно пахнет книгами.

— А мне как раз нравится запах свежей типографской краски. — Тут Паскаль заметил, как побледнела его подруга. — Тебе нехорошо? Хочешь, пойдем в кафе?

Мазарин изнывала от боли, потому что Кадиса не было рядом, потому что Паскаль не мог им стать.

В кафе девушка снова ушла в себя, укрывшись молчанием, будто щитом. В чашке капучино медленно оседала пена, ложечка бесконечно перемешивала одни и те же воспоминания. Лицо Кадиса, его глаза, смех... Прикосновение его рук. Мазарин не могла без него. Кадис сделался смыслом ее жизни. Наконец она заговорила:

— Паскаль, как ты думаешь, разбитую жизнь можно склеить? Собрать осколки и соединить вместе, как фарфоровую фигурку?

— Почему ты спрашиваешь?

— А разве ты не склеиваешь жизни? Разве не в этом суть твоей профессии?

— Чтобы склеить жизнь, нужно ее любить. Любить жизнь.

— Как можно любить такую эфемерную вещь?

— Но жизнь вовсе не эфемерна, Мазарин. Ее можно потрогать. Это твое тело, твое дыхание, то, что ты видишь, — он коснулся пальцем ее губ, — то, что ты чувствуешь.

— Но мы любим то, чего у нас нет, Паскаль. В невозможности обладать заключена неизъяснимая сладость. Мы не помним о том, что у нас не болит. А то, что никогда не будет нам принадлежать...

— Кто тебе сказал, что любовь — это боль?

— Мы начинаем любить воду, когда страдаем от жажды. Стоит нам заполучить то, к чему мы стремились, и влечение угасает.

Паскаль потянулся к губам Мазарин.

— Давай проверим. Я как раз мучаюсь от жажды.

— Нет. — Мазарин резко отстранилась. — И не надо смеяться над моими мыслями. Мне интересно, что ты думаешь.