Маджонг - Алексей Никитин Страница 30

«Батюшек ничего не заметил просто потому, что не знал, что искать», — подумал Регаме, едва проснувшись. Эту не слишком глубокую мысль он трепал всю дорогу от дома Батюшека до гостиницы; с нею он заснул накануне днем, просмотрев перед сном еще раз купленные документы, с нею же и проснулся почти сутки спустя.

Номер заливало мягкое осеннее солнце, было тепло и тихо. Регаме потянулся, увидел в окне лоскут изжелта-синего невысокого казахского неба и вдруг почувствовал себя молодым и удачливым. Он отлично выспался, как давно уже не высыпался в Киеве.

Всю ночь, проведенную накануне в доме Батюшека, а потом еще и часть дня он связывал одних людей Чаблова с другими его людьми, а этих уже с людьми Батюшека, подгонял и первых, и вторых, и третьих, и добился-таки того, что части огромных неповоротливых финансовых машин, разбросанные по разным континентам и разным часовым поясам, заработали вместе и за несколько часов выполнили все, что при других условиях могло занять у них неделю-полторы. Из Киева, где уже был поздний вечер, ушло на Кипр, где тоже давно стемнело, распоряжение перевести деньги Батюшеку; на Кипре попросили инвойс для оплаты, и Регаме передал эту просьбу офису Батюшека в Алма-Ате, где к тому времени поздняя ночь собиралась перейти в раннее утро; алма-атинский офис всполошился и спросонья ничего не мог понять, требуя личного приказа Батюшека, который и сам к тому времени давно уже спал; Регаме надавил на алмаатинцев, те наконец въехали в суть дела и велели дела-верскому оффшору Батюшека выставить инвойс кипрскому оффшору Регаме; в Делавере был разгар рабочего дня, но там почему-то очень удивились полученному распоряжению и затребовали подтверждение; подтверждение ушло, когда в Алма-Ате медленно разгоралось осеннее утро, а в Нью-Йорке дело шло к вечеру; наконец инвойс был отправлен из Америки на Кипр и получен глухой средиземноморской ночью. Когда со счета кипрского оффшора Чаблова в Ситибанке на счет делаверского оффшора Батюшека в том же Ситибанке были наконец переведены деньги и отчет о транзакции лег на стол Батюшека, в Семипалатинске дело шло к обеду.

— Вы проверили, — спросил бодрый, выспавшийся Батюшек у бодрого, выспавшегося менеджера, — деньги поступили?

— Да, — подтвердил тот, — все деньги на счете.

— Тогда подготовьте акт передачи и отдайте коллеге, — он кивнул в сторону Регаме. — И поскорее, человек ночь не спал.

— Две ночи, — уточнил Регаме.

Батюшек внимательно посмотрел на него и еще раз кивнул: «Об Агриппе мы с тобой договорились. Не забудь».

Засыпая, Регаме сунул папку с купленными документами под подушку. Ничего лучшего в его измученную двумя бессонными ночами голову не пришло.

* * *

В заводской столовой его накормили отличным обедом. В буфете было свежее, только накануне сваренное пиво, первая бутылка — бесплатно.

Регаме взял одну, перелил ее содержимое в высокий бокал и сделал несколько глотков.

— Превосходное пиво, — кивнул он казаху, сидевшему за соседним столиком и временами поглядывавшему в его сторону.

— У нас его не любят, — ответил тот.

— Не любят? — удивился Регаме. — Почему?

— Горькое, — скривился казах. — Невкусное. У нас любят другое пиво.

— Да бросьте, — не поверил Регаме. — Что значит горькое? Эта благородная горчинка роднит его с лучшими чешскими сортами. Кстати, не знаете, чехи к нему руку не приложили?

— Да тут все приложили руку: чехи, немцы, украинцы. Одни технологию продали, другие проект подготовили, третьи линию смонтировали. Так что, говорите, хорошее пиво?

— Превосходное, — подтвердил Регаме неожиданно севшим голосом. — Значит, все руку приложили, — повторил он слова общительного казаха, — и сварили гениальное пиво?

Он сделал еще один торопливый глоток, прощаясь, кивнул казаху и быстрым шагом направился в номер.

Когда Регаме вышел из зала, казах сокрушенно покачал головой и сказал полной женщине неопределенных лет и национальности, обедавшей с ним за одним столиком:

— Не умеем мы себя ценить. Варим отличное пиво, иностранцы пьют и хвалят, а мы кривимся: горькое. Пойду возьму бутылочку.

«Победитель опять не получает ничего», — думал Регаме, трясясь в маршрутке, которая короткими перебежками по пересеченной местности семипалатинских дорог пробиралась к центру города.

Среди купленных документов не было ни одного целого — только разрозненные листки, отдельные страницы, обрывки, отрывки. Всего два-три дня спустя эти обрывки объединятся с теми, что хранятся у Чаблова, и очень может быть, хотя бы часть удастся прочитать целиком. Впрочем, не исключено, что собранными вместе Чаблов их ему и не покажет. И это будет очень и очень печально, потому что у Регаме была уже версия, проверить которую он мог, только объединив разрозненные части архива.

Для начала он решил снять копии с документов. Самые обычные копии с самых необычных в этом городе документов. Даже более необычных, чем рукописи Достоевского, огрызки которых хранились в избе-музее. Но те давно изучены, и с ними все более-менее ясно, а вот содержимое папки Регаме.

Невысокий скуластый юноша с пробивающимися усиками и лицом, равномерно усыпанным темно-красными прыщами, снимал копии вдумчиво и не спеша.

— Двусторонние стоят как две, — предупредил он Регаме, укладывая на стекло черновик письма Данилевскому.

— Понятно, — пожав плечами, согласился Регаме. — Главное, чтобы все читалось.

— Так подойдет? — казах протянул Регаме две еще горячие страницы.

— Отлично, — одобрил Регаме.

— Это стоит как четыре: две копии с двух сторон.

— Хорошо, хорошо, главное, оригиналы не порвите.

Получив, наконец, три стопки совершенно одинаковых страниц, Регаме отправился на поиски Интернета. Предстояло отправить подробный отчет Чаблову.

* * *

У Жени не складывалось ничего. К концу третьего дня бессмысленного и бесполезного сидения в этом ужасном городе он отчетливо понял, как глупо было ехать сюда без плана, без ясных и четких договоренностей. Но они с Бэмби хотели обогнать Чаблова, значит, надо было спешить.

Все его попытки встретиться с Батюшеком разбивались о секретаря. Секретарь был корректен и сух, как саксаул в сентябре. Корректно и сухо он отменял вроде бы назначенную встречу и вроде бы назначал новую, которую так же сухо и корректно отменял на следующий день. Утренний звонок в приемную и короткий разговор с секретарем были единственным занятием Жени в этом пыльном безжизненном городе. Потом он полдня шатался по небольшому базару, заваленному дешевым китайским и корейским ширпотребом, а после обеда шел в интернет-кафе и отправлял короткий отчет Бэмби. Рудокопова отвечала такими же короткими посланиями. Она торопила Женю, писала, что он мог бы быть настойчивей и пронырливей, и, похоже, начинала терять терпение. В последнем письме Рудокопова сообщила, что в Киеве уже начали говорить о рукописи. Это ее тоже беспокоило.