Духи времени - Лев Рубинштейн Страница 30

Только давайте как-нибудь уже без психоанализа. Без разных фиксаций и компенсаций. Без комплексов. Все просто. Вот замечаем мы, допустим, что кто-то из вполне взрослых окружающих в разговоре все время цитирует что-нибудь детское и даже младенческое. Не надо с ходу подозревать, что ваш собеседник вдруг впал в детство. То есть, конечно, все возможно. Но скорее всего у него не так давно появился внук.

Знаю это по себе. С тех пор, как моя маленькая внучка вошла в тот возраст, когда проблема сосок и памперсов постепенно сменяется проблемой слов и фраз, я стал вспоминать все больше и больше из собственного детского чтения. И не только вспоминать…

Мой слух устроен так, что он постоянно вылавливает из гула толпы что-нибудь поэтическое. Но если раньше моих ушей достигал лишь классический четырехстопный ямб, то в последнее время пошел косяком инфантильный прыгучий хорейчик. Вот и на днях в непосредственной близи от моего уха кто-то произнес буквально следующее: «А финансовый отдел, он вобще, блядь, обалдел». Метрически-ритмические характеристики, а также изысканная аллитерированность маленького шедевра прямиком отсылают к сказкам Пушкина или, на худой конец, к «а из нашего окна площадь Красная видна».

Что именно улавливают дети из того, что мы им читаем, непонятно. Налицо, во всяком случае, первобытно-синкретическое отношение к любому слову как к слову изначально волшебному. Вот, например, я читаю двухлетней внучке перед сном что-то про то, что у зайца была избушка… не помню какая, а у лисы, соответственно, какая-то другая. Это в данном случае не важно. Важно другое. Когда я дочитал эту сказочку до конца, внучка потребовала продолжения. Что делать, надо продолжать. Перевернув последнюю страницу обложки, я начал читать: «Главная редакция литературы для детей… редактор М.В. Коростылева… корректор М.Г. Митрофанова… адрес редакции с почтовым индексом … телефон редакции с кодом города… заказ номер… тираж столько-то тысяч экземпляров… бумага офсетная, печать офсетная… формат такой-то» – ну и так далее до самого конца. Надо сказать, что выслушивалось все это с вниманием ничуть не меньшим, чем собственно художественная составляющая книжки.

Когда я рассказал об этом своему приятелю, он вспомнил, что его сын, когда ему было года четыре, требовал, чтобы перед сном ему ни в коем случае не читали ни сказок, ни стихов, а чтобы читали схему московского метро.

Не подтверждение ли все это моей давней убежденности в том, что любой текст в соответствующем контексте обнаруживает способность прочитываться как объект высокой поэзии? Все может быть. Дети на то и дети, чтобы позволять себе существовать вне наших предрассудков и культурных конвенций.

А нам остается лишь читать и перечитывать. Перечитывание детских книжек – процесс вполне органичный и легко объяснимый. И дело не только в детях-внуках-племянниках. Я думаю, что настоящее чтение, чтение без оглядок на опыт, образование, вкус, без попыток сопоставления и выстраивания иерархий – это чтение в детстве. Где-то я прочитал про маленькую девочку, сказавшую однажды: «Когда же, наконец, я уже вырасту и мне разрешат читать взрослые книги? Все детские – такие страшные». Все правильно. Детские книжки – самые страшные, самые веселые, самые умные. По-другому и быть не может.

Взрослый опыт не столько продолжает детский, сколько постоянно ревизует его, подвергает придирчивой проверке. Взрослый к своим детским воспоминаниям относится ревниво, подозревая – по-видимому, небезосновательно, – что ребенком он был тоньше, умнее и адекватнее. В общем, «будем как дети». И будем – по словам поэта – «только детские книги читать».

Вот мы их и читаем. Вот и перечитываем. Несколько лет тому назад я провел такой эксперимент. Я взял и перечитал наиболее любимые в детстве книжки. Какие-то из них оказались вдруг совсем никуда. Майн Рид, например, провалился с треском. Жюль Верн стал со временем уныл и косноязычен. Зато «Том Сойер», «Остров сокровищ» и «Три мушкетера» оказались еще краше, чем прежде. Но это уже взрослый взгляд. Уже предвзятый. Уже подпорченный эстетическим и всяким прочим опытом.

Вот мы и возвращаемся всю жизнь к тому, к чему вся мировая словесность, что бы она ни мнила о себе, сводима без остатка. Вот он, наш внутренний мир, такой компактный и такой универсальный: агушеньки-агу, не ложися на бочок, сорока-ворона кашку варила, деток кормила, этому дала, колобок, колобок, я тебя съем, не плачь дед, не плачь, баба, мы в саду поймали вора, если б я была царица, вместо шляпы на ходу, ах ты гадкий, ах ты грязный, а вы знаете, что у – далее везде.