Поправка Джексона - Наталия Червинская Страница 30

Описание внешности: рост пять футов три дюйма. Возраст — пятнадцать с половиной лет. Глаза карие. У нее глаза такие шоколадные, блестящие. Металлические кольца — в брови и в носу. Юбка очень короткая. Черная помада, черный лак. Сейчас пять утра, значит, она ушла из дому почти восемнадцать часов назад. Ничего, ничего, это не в первый раз, все будет хорошо.

Если бы не он, я бы так не боялась. С подростками бывает. Это он, а все остальное ерунда.

Он входит в мой дом, проходит мимо. Я даже голоса его никогда не слышала. Ей он отдает команды шепотом, бормочет что-то из-под своего капюшона. Он всегда в капюшоне — плащ у него такой, дождевик романтический. В любую погоду. Я и лица его никогда не видела. Темнота под капюшоном. Как смерть на карикатурах. Так грабителей показывают на серых видео, банковская камера всегда сверху. Он так голову держит, вниз и вбок.

Я однажды его глаза увидела, да. У него ресницы накрашены. Честное слово.

Описание внешности: рост пять футов три дюйма. Вес — да в ней почти и не осталось никакого веса. Фунтов девяносто в ней вес. А было сто десять, когда я ее в последний раз к педиатру водила, год назад.

Подумать только, еще год назад я ее к детскому врачу водила.

Хорошо только, когда она в постели и спит. Когда она уже приходит, она сразу же засыпает — ребенок. Можно зайти и посмотреть. Так хорошо. Даже если она во всей одежде спит, все равно хорошо. Только худая очень.

Я ведь раньше могла заходить к ней в комнату. Это теперь она замок повесила. Раньше я заходила, убирала.

Я нашла у нее список. Он ее просвещает. Эта серая вошь ее просвещает. Из книг — маркиз де Сад. Фильм «Андалузская собака» Бунюэля. Репродукции — часы текут, как яичница, шляпы в воздухе без голов. Пошлость, пошлость. И эти комиксы японские всюду.

Она однажды, когда она еще со мной разговаривала, объяснила: он выше всего человеческого.

Как же можно быть выше человеческого? Ниже — да. Ниже можно быть. Все эти сверхчеловеки только одного и хотят: убить кого-нибудь. Только для этого и надо быть выше человеческого.

Ресницы у него накрашены — это чтоб эпатировать буржуа. Тоже мне, юный Вертер. Какое дело буржуа до его поганых ресниц и капюшонов? Это он хочет быть похож на типичного сверхчеловека. Пошлость, серость.

Вот этот изгиб шеи вниз и вбок — это у него, выродка, свое, от природы. И руки эти паучьи.

Описание внешности: рост пять футов и, наверное, уже пять дюймов. Вес — сто сорок, если не сто сорок пять. Какая-то она распухшая. Она стала похожа на какого-то страшного вспухшего младенца.

Возраст — пятнадцать лет и десять месяцев. Почти шестнадцать. Розовая мини-юбочка. Такой ядовитый химический розовый цвет, ужасный этот розовый цвет. Розовые носочки, туфли лакированные, с ремешками и пуговками, как у маленьких детей. Как это когда-то называлось? Пупс. Она как пупс целлулоидный. Ничего, ничего. Все будет хорошо. Это просто он хочет, чтоб она была похожа на японские комиксы.

Она и в три года была не такая. Ничего розового, всегда такая юркая, ее за мальчика принимали. Джинсы только, юбок не носила. Веселенькая.

Волосы у нее теперь белые. Как у альбиноса. Инфантильные косички с ядовито-розовыми бантиками, и одна черная прядь закрывает правый глаз.

На шее ошейник кожаный, черный, со стальными шипами. И в нижней губе тоже стальные шипы.

А глаз, левый-то, который виден — все еще совершенно шоколадный, и белки голубоватые. Совсем еще детские глаза у нее, еще изумленные. Совсем новые глаза. Ничего, ничего. Все будет хорошо.

А откуда деньги на все это? На ошейник, на шипы? Откуда?

Он питается сладким. Когда он приходит, она бежит по его приказаниям и притаскивает мешками сладкую дрянь, какие-то конфеты и жвачки химические, печенье, вафли с розовой начинкой. Целлофан потом у нее на полу валяется, шуршит. Весь пол завален пестрым целлофаном.

Они слушают классическую музыку последнее время. Вагнера. И — знаете что? Я уверена, что у него есть пистолет или нож.

Но она не курит. Это хорошо, это очень хорошо. Когда ей было двенадцать, я поймала ее однажды с сигаретой. А теперь не курит. Это хорошо.

Я могу, конечно, пойти в полицию. И что? Я даже его имени не знаю. Возраста не знаю. Ему, может, семнадцать лет, но может ведь быть и тридцать. Не знаю.

Ну не буду его пускать в дом, так ведь только хуже будет. Что я могу им сказать в полиции: мне, мол, кажется, что у него есть пистолет или нож? Мне кажется, что она в один прекрасный день больше не вернется, вот так возвращалась, возвращалась — и не вернется? Мне, мол, кажется, что он предложит убить ее, а она охотно согласится? Для красоты.

Она ведь даже еще не понимает, что если убьют, то навсегда.

Нет, что за ерунда. Теперь все подростки такие. Может быть, и не так все плохо. Вот он ей книжки рекомендует. Вагнера. Может быть, я ревную, вполне возможно. Она начнет со мной разговаривать. Она в школу ведь ходит? По крайней мере, уходит куда-то по утрам.

Главное, я теперь знаю, как его зовут, этого юного Вертера.

Я у нее на плечике прочла. Она себе сделала наколку. Венок из цветов, крест. И в венке имя — Курт Кобейн. Теперь я знаю, как его зовут. Это очень важная информация: его, значит, зовут Курт Кобейн.

Тут в полицейском участке мгла такая. Люминесцентное освещение. Мигает.

Я просто не понимаю, как же я заполню эту бумагу, заявление. Они мне эту бумагу дали: форма, полагается форму заполнить.

Дали карандаш, а он не пишет. Вот, опять уронила. Какая у них пыль под столом. Теперь надо подняться, не сидеть же под столом на корточках, надо сделать усилие и подняться. Сесть на стул. Как я все медленно делаю.

Форма эта, которую заполнять, — буквы слепые, ничего не видно, ничего прочесть не могу. Конечно, как раз когда надо, тут-то я очки и забыла.

Что же будет, Господи, что же теперь будет — без очков? Я ничего не вижу. И места тут совершенно нет, на этом заявлении. Кто же может писать такими крошечными буквами.

Как я все медленно делаю. Ведь если я не заполню это заявление как следует, то они ее и искать не станут.

Нет, это все-таки полиция. Когда я им позвонила, они ведь сразу же сказали: приходите в участок, заполните бумаги.

Очки. А у нее были линзы. Почему я говорю — были? У нее линзы. Я сначала испугалась, не поняла — почему у нее такие глаза? Мне же надо это поместить в описание внешности: линзы у нее теперь в глазах, розовые линзы. Глаза кажутся красными, но это ничего. Все будет хорошо.

Она до этого целую неделю сидела дома. Почему? Только все время, все время с ним по телефону разговаривала. Днем, ночью. О чем они договаривались? Самое страшное, что она почему-то комнату свою убирала, все выносила черные пластиковые мешки. Выбрасывала, значит, что-то.