Третий роман писателя Абрикосова - Денис Драгунский Страница 30

Вообще Марина с мужем довольно редко ходили в театры, но этот театр недавно стал очень знаменитым, а именно вот этот спектакль – просто главное событие, вся Москва ломилась, включая дипкорпус. Марине было приятно, что их машина встала у желто освещенного тротуара рядом с целой выставкой иностранных автомобилей. Японское посольство, английское, канадское – это муж научил ее разбираться в номерах посольских машин.

А с Витей Крутилиным она училась в одном классе, все десять лет. Известная история – сначала это был мальчик как мальчик, а к концу девятого класса все вдруг наперегонки бросились с ним дружить и выяснять про него разные подробности. Девочки из класса ходили к нему в гости, рассказывали, какая там большая трехкомнатная квартира, современная такая, окна во всю стену. А живут они там со старшим братом, потому что родители у них за границей, в Африке, в Камеруне. Папа – военно-морской атташе, капитан первого ранга. А брат – оператор с киностудии «Мосфильм», работает с известными режиссерами, по всей квартире фотографии разных артистов с надписями на память, и еще цветные календари с девушками в купальниках и даже без. «Ах, ах, какой кошмар!» – иронично усмехалась Марина. Она ни капельки не завидовала и не огорчалась, что ее не позвали. А девочки рассказывали, как они там сидели и слушали музыку на магнитофоне «Грундиг» и пробовали настоящий французский коньяк. И еще там были мальчики из сорок первой школы, из той самой, на Патриарших прудах, и еще была одна студентка факультета журналистики со второго курса. «Это она к его брату в гости приходила?» – уточняла Марина. «А вот и нет, – посвященно улыбались девочки. – А вот представь себе, к нему». Они гордились, что к их однокласснику-десятикласснику приходит студентка второго курса. А как же, другой уровень, другая ступенька, очень лестно причаститься. Другая жизнь овевала девочек своим крылом, и они ласково жмурились в теплых потоках, несущих аромат нездешних вин и далекую музыку. Словно моряки, приближаясь к Мадейре… А она?

А что она? Биренбаум Марина, первая ученица, главная отличница, и по списку тоже первая, потому что Антипова Лена проучилась у них только седьмой класс и кусочек восьмого, а потом снова уехала, у нее отец был военный, кажется. Биренбаум Марина, с толстой черной косой и кружевным воротничком на школьном форменном платье. Такая несомненная отличница, что когда она случайно отвечала чуть похуже, то ее просто отправляли на место, чтоб спросить в другой раз и поставить законную пятерку. В общем, за десять лет они с Витей Крутилиным ни разом словом не перемолвились. Даже близко друг к другу не подходили. Ну, может быть, когда были совсем маленькими, и был в школе странный такой предмет «ритмика», проще говоря, танцы, и их учили танцевать, представьте себе, полонез и мазурку – танцы тоже были коллективным действом, – тогда, возможно, они вышагивали парой под фортепьянные рыдания Огинского. Возможно, еще раньше их ставили в пару на прогулке, но это опять-таки было лишь возможно. Как сказал бы злоязыкий Маринин муж, утешение имени Гаусса, то есть из области теории вероятностей. Что же касается областей реального, то они с Витей Крутилиным действительно ни разу слова друг другу не сказали, как ни вспоминай.

Хотя нет, впрочем. Один раз был, смешно вспомнить. В десятом классе, ближе к весне. Он, представьте себе, снялся в кино, в роли чьего-то сына, но не просто мелькал в кадре, – нет, это была самая настоящая роль, со словами, переживаниями и крупным планом. Он пригласил в Дом кино весь класс, весь-весь, без исключения, все тридцать два человека. Как раз никто не болел. Встал и сказал, что в воскресенье утром будет общественный просмотр. И все пришли, а после просмотра подходили к Вите, поздравляли и желали дальнейших успехов – в общем, как положено. И она тоже поздравила его и сказала, что ей очень понравилось, как он сыграл. И он пожал ей руку и сказал, что очень рад. Рад, что именно ей понравилось. Что он имел в виду?

А во вторник одна девочка рассказала Марине, что потом они пошли к Вите домой, посидеть в своей компании. Выпили сухого вина, танцевали, а вечером к его брату пришли какие-то друзья, и пришлось разойтись. Витя пошел ее проводить. «Слава бога, мои были на даче до понедельника», – сказала она небрежно и замолчала, глядя куда-то влево и вверх. Но Марина ни о чем ее не расспрашивала.

Потому что она знала точно – даже если бы он пригласил ее в гости, все равно провожать бы не пошел. Да и зачем провожать – рядом ведь живем. А если бы и пошел провожать – ну вдруг, ну представим себе, – она все равно бы его к себе не позвала. И если бы он попросился, не пустила бы. Потому что у нее родители всегда дома, и папа тут же бы стал знакомиться, и усаживать пить чай, и спрашивать, чем молодой человек увлекается, и в какой вуз собирается поступать, и этак ненароком – кто его родители, где работают и какую должность занимают, и где живут, и какая квартира, и так далее, а тут мама с чаем и вареньем пяти сортов в специальной пятисекционной вазе – клубничное, сливовое, черносмородинное, райские яблочки с веточками, и коронный номер – ярко-зеленое крыжовенное с вишневым листом, так называемое царское. «Зачем эти расспросы?!» – бесилась потом Марина. «Должен же я знать, с кем общается моя единственная дочь?» – «Я бы сама тебе все рассказала!» – «Ну, ты расскажешь…» – подмигивал папа. Папа, зам. начальника ПЭО, то есть планово-экономического отдела завода имени Тевосяна, и мама, врач медсанчасти того же самого завода. Они ездили на работу вместе.

Папа всегда был замом, сколько Марина себя помнила. Зам. главного бухгалтера на одном заводе, зам. главного экономиста на другом, короткое время побыл зам. директора учетно-кредитного техникума, и вот теперь – зам. начальника ПЭО. Его даже хотели назначить начальником этого самого ПЭО, но он отказался, потому что метил в заместители начальника ПЭУ – планово-экономического управления, уже не отдела на заводе, а управления в главке. Потом это, правда, сорвалось, но папа даже гордился этим. «Если бы я ходил перед ними на задних лапках, я давно был бы замминистра», – надменно говорил он. «А почему тогда не министром?» – спрашивала Марина. «Эээ… доченька…» – прищуривался папа. Юлий Цезарь наоборот. В Риме, но вторым.

Все вечера родители были дома. Если в кино, то непременно всей семьей. Но допустим, допустим, они вдруг уехали на дачу к дяде Матвею Ильичу, папиному брату, – что само по себе случалось раз в полгода, – предположим невероятное, несбыточное – что они оставили ее одну в Москве, в пустой квартире, и вот, он пошел ее провожать, и они стоят у подъезда, потом в подъезде, а потом у дверей – но нет! Все равно она бы его на порог не пустила. Потому что дома тюлевые занавески, полированный сервант с парадной посудой, семейная фотография над сервантом и огромный фарфоровый кролик на пианино, семейная гордость настоящий «копенгаген». А в ванной сушатся на натянутых лесках ее кружевные манжеты и воротнички.

Свежие кружевные манжеты и воротнички Марина пришивала к школьной форме каждый вечер. Потому что девушку украшают не наряды, а чистота и аккуратность. Она это хорошо запомнила. Так хорошо запомнила, что с первой стипендии купила ношенную американскую майку с жуткой переводной картинкой.

Она поступила в иняз и на четвертом курсе вышла замуж. Это как-то незаметно случилось, между сессиями, семинарами и походами в консерваторию, хотя она на самом деле не очень любила музыку. Еще была поездка в Архангельское – правда, сам музей был закрыт, но зато хорошо погуляли вокруг, по разным аллеям и колоннадам, долго гуляли, но все равно ничего не было решено, ничего ей не было ясно, а потом она очнулась в двухместном купе поезда «Эстония». Они ехали в Таллин, в свадебное путешествие. На перроне махали руками мама с папой, дядя Матвей Ильич с женой и новая родня, разумеется. Поезд дернулся и поехал. Марина посмотрела на своего мужа. Его звали Миша Галицкий, аспирант химфака МГУ. Она рассмеялась.