Элис. Навсегда - Гарриэт Лейн Страница 30

– В общем, твоя очередь отправляться за покупками. Вас с ней здесь двое, и я не вижу причины лишний раз мотаться в супермаркет.

Тедди сдается, но не упускает случая отпустить шутку:

– Ты несправедлива. Не станешь же ты утверждать, будто видела, как Онор вообще хоть что-то ест?

И они оба заливаются смехом.

Я осторожно кладу яйцо на место, в медную вазу, и выхожу к ним на террасу.

Ужин на редкость невкусный. Совершенно сухой зеленый салат, овощная лазанья, в которой попадаются жесткие, как монеты, кружки моркови, под соусом бешамель, где плавают комья муки. Мы сидим за столом в кухне, окруженные устроенным Онор беспорядком: баночками с горчицей без крышек, ложками и разделочной доской, покрытыми пятнами томатной пасты, пакетом муки.

– Ну и как вам моя стряпня? – постоянно спрашивает она, но, судя по всему, наше мнение ее не слишком интересует.

Работает Онор продюсером на телевидении. Как я сразу догадалась, она из богатой семьи, причем явно моложе других детей. Ее отец – друг Лоренса, как я уже выяснила, – заседает в палате лордов от лейбористской партии и считается экспертом по конфликтам в промышленности; мать – дизайнер интерьеров.

– Ваши родители, наверное, безумно рады за вас, – замечаю я, и Онор, уперев локоть в стол, кладет подбородок на ладонь и рассеянно улыбается, слушая рассказ Тедди о первой реакции своего отца: «Слава тебе Господи. Наконец-то!»

Позднее у меня возникает все больше вопросов относительно самой Онор. У нее далеко не идеальные отношения с Полли. И еще я замечаю, что стоит Тедди завести речь о своей работе, о той энергии, какую приходится затрачивать, чтобы уговорить подружку какого-нибудь олигарха или подружиться с начисто лишенным чувства юмора художником из Германии, как Онор теряет интерес, устремляя взгляд в окно, разглядывая узор на чайном полотенце или вдруг замечая кусочек сухой кожи на собственной пятке.

«Да, – думаю я, наблюдая, как она неуклюже поправляет свечу в канделябре, пачкая быстро отвердевающими каплями воска весь стол. – Тебе с нами очень скучно, не так ли? Только ты пока не можешь решиться прямо сказать нам об этом».

После ужина я предлагаю помыть посуду. Полли выходит покурить, а потом возвращается в кухню с бокалом вина, садится на стойку, покачивая загорелой ногой и лениво протирая снова и снова одну и ту же кастрюльку. Она провела в «Невере» две недели, и у нее уже гостили почти все друзья из Лондона за исключением Сэма, с которым она больше «и разговаривать не желает».

Брат и Онор приехали в прошлую среду.

– И с тех пор, – добавляет Полли заговорщицким шепотом, – она просто непрерывно меня бесит. Ноет, что им приходится ночевать в старой спальне Тедди. Кажется, ей хотелось бы залезть в кровать папы с мамой, представляешь? И достает меня из-за моей привычки загорать без лифчика.

Она делает жест, словно пальцами вцепляется себе в горло.

– Хорошо, что ты приехала, а то с этой парочкой я уже схожу с ума.

– Бедная старушка Полли! – говорю я с иронией, вытирая остатки муки со стола. – Как же тебе с ними трудно!

– Ты же это не всерьез? – спрашивает она и поднимает голову, словно проверяя выражение моего лица. – Меня непрерывно одолевает ощущение, будто чего-то – вернее, кого-то – не хватает. Я думаю о ней – о своей маме – постоянно. Сейчас разгар лета, когда сад предстает во всей красе, и потом наступит осень. А это время было ее любимым. Начало увядания означало, что она может немного расслабиться.

Полли на мгновение закрывает ладонями лицо, а потом замечает, что я держу в руках пакет с остатками муки, не зная, куда его деть.

– По-моему, он должен храниться там, – указывает она.

Я открываю дверцу, но нахожу за ней стопку тарелок и чугунных сковородок.

– Попробуй засунуть его в тот ящик, – предлагает Полли и начинает посмеиваться над собой.

Ей уже не до слез. Момент грусти благополучно миновал.

* * *

Никто не спрашивает, долго ли я собираюсь здесь гостить.

Я полностью освоилась в своей комнате. Моя одежда аккуратной стопкой сложена в выдвижном ящике поверх выцветших листов оберточной бумаги или же висит в стенном шкафу на вешалках рядом со старыми кедровыми шишками и мешочками с лавандой, которые давно не дают никакого аромата. Я уже знаю названия всех книг, выставленных на полке, чьи зеленые и розовые корешки почти обесцветились под лучами постоянно заглядывающего сюда солнца. Мне заведомо известно, что утром, когда я проснусь, солнечный свет будет лежать золотой полосой поперек кровати. Я обнаружила скол на синем глиняном итальянском кувшине, который стоит на подоконнике, и умею расположить его так, чтобы повреждение не было заметно.

Утром я люблю валяться в постели и вслушиваться в тихие звуки снаружи – пение птиц или шуршание ветра в траве.

Просыпаюсь я всегда раньше всех. Мне нравится ощущение одиночества, когда я первой спускаюсь вниз и брожу по комнатам, пока остальные спят. Утром я хожу по дому и воображаю его своим, раздвигая занавески, поправляя диванные подушки, открывая дверь на террасу и выходя наружу с чашкой чаю в руке.

В такой час дом и сад полны призраков. Духи исчезнувших детей напоминают о себе косвенными приметами: рваной сетью для ловли креветок, висящей в глубине шкафа в раздевалке; обломками досок в ветвях, оставшимися от домиков, которые они сооружали на деревьях; банками с застывшими красками и застрявшими в них кистями, что я случайно обнаруживаю в пустом пространстве между шкафами в кухне.

И Элис тоже встречается мне повсюду: по углам комнат, под лестницей, в парнике, где я срываю посаженные ею помидоры, вдыхая их резкий кисловатый запах. Она появляется здесь, когда среди астр начинают вдруг пробиваться побеги японских анемонов.

Просматривая ее поваренные книги, в самом конце полки нахожу потрепанный блокнот. Перелистываю его и отмечаю, что почерк уверенный, хотя местами не совсем разборчивый, а ниже рецепта миндальных пирожных вдруг вижу рисунок, изображающий спящего ребенка. Полли. Всего несколько скупых штрихов шариковой ручкой, но это, несомненно, она: ресницы, лежащие на припухлости щеки, прядь волос, ниспадающая поперек рта.

Я думаю об Элис всякий раз, когда пользуюсь ее кремом для рук, баночку с которым она держала рядом с раковиной.

Порой утром случается, что все попадающееся мне на глаза заставляет оглянуться назад, вспомнить о прошлом, подумать о ней.

У меня вдоволь времени, чтобы просмотреть альбомы с фотографиями, лежащие на полке за пианино. История семьи выглядит в них неполной – остальное, как я догадываюсь, хранится в Лондоне, – но сюжет вполне ясен. Лоренс и Элис сидят за металлическим столиком в кафе, бродят среди римских развалин или гуляют по тропе вдоль моря. Они же, но уже с младенцем в закрепленном за спиной отца специальном рюкзачке, – выражения лиц слегка растерянные и удивленные. Потом рядом с ними шагает светловолосый мальчуган, а за спиной одного из родителей маячит другой малыш, но теперь вид у них такой, словно они прекрасно знают, как справиться с подобной ситуацией. Есть фото, на которых Лоренс смеется или рассказывает анекдот, так оживленно жестикулируя, что его руки получаются немного не в фокусе. Глядя на снимки мужа, сделанные Элис, я вижу, как он постарел.