Арабский кошмар - Роберт Ирвин Страница 30

– Говорят, храп добродетельного человека – услада для слуха Божьего.

Долгая пауза, затем прозвучал ответ:

– И еще говорят, что Бог никогда не спит.

Следовало избрать другой путь.

– А знаешь, я сейчас проснулся и не мог понять, кто я такой. Так и лежал в темноте, безликий и безымянный. Я даже подумал, что, быть может, я – это ты! Такова была степень моего смятения после пробуждения от снов, что я не мог припомнить ни одной черты, которая отличала бы меня от тебя.

– Должно быть, это очень мучительно. Случись такое со мной, я бы страшно расстроился. Умоляю, скажи мне, что в конце концов помогло тебе провести решающее различие между двумя нашими натурами?

Ответить было трудно. Потом он вспомнил, что вместе с ними в комнате теперь живет некто третий. Этой ночью, как и в последние несколько ночей, человек, страдающий Арабским Кошмаром, сопровождал их домой от лотка со сладостями близ ворот Зувейла.

Человек, страдающий Арабским Кошмаром, лежит в углу их комнаты, свернувшись калачиком и дрожа. Для него их еженощный диалог – всего лишь продолжение его страшного сна, их мысли и слова – всего лишь эхо его бреда. Ибо в кошмаре своем он тоже не в силах отличить ни Барфи от Ладу, ни вздор, что они городят, от вздора, который бормочут во сне. Столь жалкие плоды фантазии Алям аль-Миталя едва ли существуют вообще. Мысли его путаются от боли, но в голове продолжает шелестеть и посвистывать причудливая бессмыслица.

– Но быть Барфи – значит не быть Ладу. Быть живым как Барфи – значит быть мертвым как Ладу. Быть живым как человек – значит быть мертвым как лошадь. Быть мертвым. Не знать, что ты мертв. Не быть, не быть даже тем, что само не знает о собственной смерти.

Когда-нибудь он непременно умрет и, будучи мертвым, не станет тревожиться даже по поводу того ужасного состояния, которое так тревожит его сейчас. Лучше веками лежать во тьме, чем быть по-настоящему мертвым.

– И все же, когда я сплю здесь, сейчас, я не знаю, султан я или нищий. С таким же успехом я мог бы и умереть.

Человек, страдающий Арабским Кошмаром, ворочается и всхлипывает.

Перед ним возникают широко раскрытые глаза и утиные носы Барфи и Ладу. Он видит, что карлики на него набросились. Они решили, что это он храпел, и теперь пытаются его растормошить. Он силится сопротивляться, но все его усилия лишь приближают пробуждение, и мысли его начинают превращаться в образы.

Ему снится, будто он будит людей, которым снится, что они трясут видящих сны людей, пытаясь их разбудить, – все вместе напоминают вереницу спотыкающихся слепцов, рука каждого лежит на плече впереди идущего. Он слышит, как червяк созывает своих собратьев и как собратья червяка домогаются своего мерзкого пиршества.

Обезьяна гремит своими цепями. Он заглянул в «Сон Старого Паломника» и прочел там, что ему нельзя туда заглядывать. Наяву его разыскивают, и если его опознают и выволокут на свет Божий его ночные кошмары, то он научится со страхом ожидать каждого сна. Ночь от него ускользает.

Поиски Бэльяна Отец с Вейном вели бессистемно, ибо Отца уже занимали новые планы, а Вейну так толком и не объяснили, зачем вообще его надо разыскивать. Замыслы Отца были, казалось, близки к осуществлению, он стоял рядом с Вейном и с таким видом, словно, как отметил про себя Вейн, неминуемо приближался конец его жизненного пути, благодушно предавался воспоминаниям.

Они стояли перед клеткой сомнамбулы, неподалеку от ворот Зувейла.

– Я создал его, пока вы были в Константинополе, – едва не мурлыча от гордости, произнес Отец и внимательно посмотрел Вейну в глаза, дабы выяснить, оценен ли по достоинству его талант, и убедиться, что Вейн не посмеивается про себя над стариковским тщеславием. Вейн, однако, уже научился никогда не улыбаться, если того не требовалось Отцу, поэтому Отец продолжал: – Один из улемы аль-Азхара заявил, что люди видят сны только за миг до пробуждения, а развитие событий и ощущение продолжительности действия – это ретроспективно возникающая после пробуждения иллюзия. Вот я и решил публично доказать, что он не прав. Я приобрел этого субъекта в качестве раба – кстати, его настоящее имя Хабаш – и разослал приглашения докторам из аль-Азхара, попросив их прийти в одну из ночей месяца мухаррама в Дом Сна и увидеть, как продемонстрирую истинную природу сновидений. Демонстрация состоялась в подвале. Я велел снадобьями довести раба до бессознательного состояния, и Хуссейн привязал его ремнями к полу. Ему обрили голову над средней частью черепа.

Цель моя была в том, чтобы вырезать железу, благодаря которой человек способен отличать сон от яви. Поэтому я сделал надрез – так близко к макушке черепа, как только мог в неровном свете факела. Хотя до этого мне уже доводилось делать трепанацию, проникнуть в череп, а потом удалить кость оказалось намного труднее, чем прежде, но железа, к счастью, находится у самой поверхности черепа, и я почти не уклонился от сделанной мною отметки. Я удалил железу, а пациент продолжал дышать так же тяжело, как на протяжении всей операции.

Долгое время ничего не происходило. Мы выпили чаю, и доктора принялись нести всякую околесицу об определении местонахождения духа в теле. Затем один из моих слуг обратил наше внимание на тот факт, что пока мы болтали, глаза Хабаша открылись. Я бы сказал, скорее расширились, ибо раскрылись они до последних возможных пределов, и белки вокруг зрачков были видны целиком.

Зрачки, однако, безостановочно двигались из стороны в сторону, и все тело Хабаша тряслось и подергивалось под ремнями. Я распорядился, чтобы его развязали и поставили на ноги. Так и было сделано, хотя он, казалось, абсолютно этого не осознавал. Он стоял посреди подвала, пристально глядя в угол, где никого не было. Слов его нельзя было разобрать. Он стоял, говорил и столь убедительно улыбался, глядя в этот темный угол, что мои невольники, дабы доказать самим себе, что там никого и ничего нет, принялись тыкать туда факелами.

Кроме того, всем нам было ясно, хотя никто и не осмелился по этому поводу высказаться, что у него началась эрекция. Доктора из аль-Азхара были в панике. Да и некоторые из моих невольников тоже. Они решили, что он разговаривает с джинном.– Отец улыбнулся.– Но к джиннам с улыбкой и эрекцией не обращаются. Я встал и объяснил, что вырезал своим ножом тормозящий орган, который мешает нам пользоваться нашим телом, а также и разумом, в сновидениях. Некоторые считают, что театр сновидений расположен только в голове, но мой негр во всех отношениях грезил у меня в подвале. Думаю, доктора были слишком потрясены, чтобы внимательно слушать мои объяснения, и один из них возразил, сказав, что пациент не спит, а находится под действием снадобий. Мы наблюдали, как он обращается с просьбой к своей невидимой даме, как получает категорический отказ и как затем совершает явно успешную попытку ее изнасиловать. Потом он в изнеможении рухнул на пол.

Доктора признались, что все это вызывает у них отвращение, и ушли, но, как выяснилось, на подобные зрелища существует спрос, и здесь, у ворот Зувейла, Хабаш уже выручил немалые деньги.