Логопед - Валерий Вотрин Страница 30

Ему пришлось изрядно попетлять, прежде чем он нашел нужный адрес. К тому времени улицы совсем опустели, только празднично светились фонарики у дверей баров. Снег повалил пуще прежнего. Издатель жил в коротком переулке, который состоял всего из трех домов и громко назывался улицей Приснодевы Марии. Здесь было безлюдно. Вдоль другой стороны улицы тянулась низкая белая стена, за которой виднелись заснеженные кресты и надгробия. Три темных дома стояли вплотную друг к другу, как бы плечом к плечу. Номер был только на одном — том, что с дальнего края. Именно этот дом, как оказалось, и нужен был Заблукаеву. Он подошел к двери и увидел кнопки с фамилиями. В полиции ему дали номер квартиры, но на кнопках были только фамилии, без номеров. Заблукаев наудачу толкнул дверь и увидел, что она не заперта. Он стал подниматься по широкой лестнице с толстыми перилами. Пахло кошками. Нужная дверь оказалась на третьем этаже. Он позвонил. Никто долго не открывал ему, и он принялся разглядывать другие двери. Всего на площадке их было три. Он приблизился к одной, чтобы разглядеть фамилию на кнопке звонка.

— Что вам угодно?

В проеме открывшейся двери стоял старик. Он был худ, сутул, совершенно сед, из-под нависших белых бровей смотрели острые глаза, злой рот кривился. Перед Заблукаевым стоял известный Дементий Андреевич Горфинкель, редактор газеты «Правúло», один из самых яростных критиков режима логопедов. Юрист по образованию, Горфинкель был вынужден заняться журналистикой, когда тридцать лет назад его выслали с родины. Там Горфинкель, работник юридического департамента министерства культуры, был одним из первых, кто осмелился выступить против поправок к грамматическим нормам. Его статья «Недолго той земле стоять, где учнут уставы ломать», ходившая по рукам в списках, была первой ласточкой в долголетней войне логопедов и министерства образования. Горфинкель и сам не помнил, сколько на его веку усылали в отставку руководство Минобраза , но каждый раз наверху находился кто-то, по чьему указанию все отставники оставались на своих местах. Эти игры продлились бы еще долго, если бы Горфинкель не назвал вещи своими именами.

«Партии косноязыки, — писал он. — Намеренно косноязыки их программы, их председатели, их члены. Партия — любая партия — стремится к тому, чтобы изуродовать язык в своих интересах. Именно так можно придти к власти. Правильной, грамотной речью ничего не добьешься. Необходимо прибегнуть к самому темному, самому путаному, самому сумбурному языку, желательно смешанному с просторечием, чтобы достичь такой противоестественной цели, как власть. И наша Партия прекрасно это понимает. Она заинтересована в использовании искаженного языка, потому что на таком языке говорит народ. Со всеми выпрямителями, исправителями, очистителями языка она борется, потому что выпрямленный, исправленный, очищенный язык ей не понятен. Он не понятен ей потому, что неясно его предназначение. Такого языка не понимает народ, на таком языке пишутся книги, его использует интеллигенция. Этот язык не нужен и вреден. Следовательно, его нужно исподволь, настойчиво, хитроумно и деликатно искоренять. Делать это следует потому, что такой язык — враг народа и власти».

До этой статьи Горфинкеля терпели. В конце концов, он, как и логопеды, выступал за правильную речь. Но после того, как статья в тысячах списках распространилась по стране, его вызвали в центральную коллегию и предложили на выбор — либо сесть, либо уехать. Он пытался аргументированно спорить, и тогда ему объяснили: ты сюда не за проповедь чистоты языка попал. Ты тут за свои лживые измышления о каких-то войнах между Партией и логопедами. Заруби себе на носу — народ, Партия и логопеды едины, и цели у них одни. Нужно только преодолеть некоторые погрешности в языковом развитии. Ты крепко себе это на носу заруби.

Он зарубил. За границей Горфинкель опубликовал эту и множество других статей, основал газету, издательство, труды его были напечатаны в переводах на большинство европейских языков, на них ссылались как на яркое свидетельство борьбы одиночки против режима.

Но ничего из этого Заблукаев не знал.

— Что вам угодно? — повторил Горфинкель, вглядываясь в позднего гостя.

Заблукаев начал сбивчиво говорить что-то о том, что он только что приехал, сбежал из страны, что он журналист и ищет работу, — но острые глаза Горфинкеля уже вонзились в пачку бумаг в заблукаевских руках.

— Войдите, — произнес он и пропустил посетителя в квартиру.

По сути дела, квартиры Заблукаев не увидел. Увидел он только горы бумаги. В нескольких комнатах угадывались в темноте высоченные стопы, связки, папки. Свет горел лишь в одной комнате — и освещал опять бумагу, рукописные и машинописные листы, исчерканные гранки, перевязанные тесемками папки. Здесь Горфинкель жил, здесь, на старом диване (единственном предмете мебели, не заваленном рукописями, спал, здесь делал газету.

Походя смахнув пачку листов со стула, Горфинкель махнул рукой, приглашая Заблукаева садиться, остановился посреди комнаты и отрывисто спросил, продолжая буравить взглядом пачку заблукаевских статей:

— Что там у вас?

Заблукаев отдал ему бумаги, и Горфинкель немедленно, отойдя к столу, стал читать. Читал он долго, шелестел страницами, чему-то хмыкал. Наконец, он оторвался от статей. Взгляд его потеплел.

— Минобразный язык, говорите? — спросил он отрывисто.

— Понимаете… — начал Заблукаев.

— Понимаю, — оборвал его Горфинкель и вдруг захохотал. Эти приступы внезапного хохота снискали Горфинкелю славу сумасшедшего старика, и он очень эту репутацию ценил.

— Вот что, — сказал он, закончив хохотать и в упор глядя на Заблукаева, — приходите-ка с утра. Как вас зовут?

Заблукаев назвался.

— Ну, чего там Павлович, — отмахнулся Горфинкель. — Вот подрастете — станут вас по имени-отчеству величать. А пока попробовать вас нужно. Сколько рукописей удалось привезти?

— Целый чемодан.

— Большой?

— Большой.

Горфинкель презрительно покачал головой.

— Одурели они там совсем. В мои времена такого бы не позволили. Пропустить целый чемодан рукописей! Ну, расскажете все завтра, а сейчас мне нужно работать.

— Так вы меня берете? — спросил Заблукаев жадно.

Горфинкель метнул в него испепеляющий взгляд.

— Это что за разговоры! — крикнул он. — Приносите завтра ваш чемодан. Я буду вас читать!